Молот и наковальня

– Совершенно верно, величайший, – согласился постельничий. – День сегодня на редкость холодный. И хотя служители неустанно топят очаги, а теплый воздух исправно проходит по гипокостам, иногда погода все же сводит на нет все наши усилия.

– В последнее время появилось слишком много обстоятельств, которые так и норовят свести на нет все наши усилия, – устало сказал Маниакис. – Но ведь погода рано или поздно улучшится. Будем надеяться, что это относится и ко всем остальным обстоятельствам. Проведи вестника ко мне!

После того как гонец поднялся с пола и с благодарностью принял поданный ему кубок дымящегося теплого вина со специями, Маниакис, вскрыв кожаный футляр, вытащил оттуда свиток пергамента. Ему давно был знаком алый сургуч с оттиском макуранского льва, которым Абивард запечатывал свои послания. Нетерпеливо взломав печать, Автократор развернул пергамент и принялся читать письмо своего противника.

«Абивард, генерал Царя Царей Шарбараза, да продлятся его дни И да прирастет его царство, – Маниакису, именующему себя Автократором Видессии.

Приветствую.

Сожалею, но вынужден сообщить, что твоего человека Трифиллия, направленного тобой послом к, славному двору Царя Царей Шарбараза, а впоследствии заключенного в тюрьму, дабы он понес приличествующее случаю справедливое наказание за свои совершенно неприемлемые дерзость и высокомерие, постигла участь, рано или поздно ожидающая любого. Я возношу молитвы Господу, дабы он проявил сострадание и принял в свое лоно душу оного Трифиллия. Ввиду трудностей с возвращением тела Царь Царей приказал предать означенное тело огню. Разумеется, его приказ был выполнен немедленно, задолго до того как весть о сих печальных событиях достигла моего лагеря, откуда я и пересылаю ее тебе”.

Маниакис перечитал послание дважды. Как прежде, так и теперь он не мог поверить, что Трифиллий способен вести себя при иноземном дворе настолько вызывающе, чтобы дать любому владыке хоть малейший повод заключить его в тюрьму.

А ведь сановник умолял не посылать его в Машиз, но Маниакис пренебрег его возражениями, настолько он был уверен, что Шарбараз будет придерживаться норм цивилизованного поведения. И теперь Трифиллий мертв. Так кто же виноват? Безусловно, Шарбараз; но вина Маниакиса вряд ли меньше.

– Сургуч и светильник! – приказал он Камеасу. Постельничий заторопился выполнять поручение, а Маниакис окунул перо в чернила и составил ответ.

«Маниакис, Автократор Видессии, – Абиварду, верному рабу лжеца лжецов И убийцы убийц Шарбараза.

Приветствую.

Получил весть об ужасном обращении с моим послом, высокочтимым Трифиллием, а также о его трагической гибели. Прошу тебя передать своему хозяину одно и только одно: ему не уйти от справедливого возмездия!»

Камеасу, вернувшемуся с палочкой сургуча и горящим светильником, достаточно было бросить взгляд на лицо Маниакиса, чтобы понять, в чем дело.

– Несчастье с высокочтимым Трифиллием? – Постельничий очертил над сердцем магический знак солнца.

– Да. Смертельное, – мрачно подтвердил Маниакис. Перевязав свиток пергамента лентой, он накапал сургуча, оттиснул на нем перстнем отпечаток солнечного круга, сунул послание в футляр и передал его вестнику:

– Доставь Абиварду или кому-нибудь из его личных слуг!

– Слушаюсь и повинуюсь, величайший! – отсалютовал сжатым кулаком вестник.

– Прекрасно. – Маниакис с печальным недоумением покачал головой:

– А ведь Сабрац с Абивардом казались вполне приличными, даже славными людьми, когда я сражался на их стороне. – Автократор подергал себя за бороду. – Абивард кажется мне таким даже сейчас. Конечно, война – грязное дело, но он никогда не пытается сделать ее грязнее, чем необходимо: не устраивает резню в захваченных городах, не потворствует грабежам и насилию. А вот Сабрац… Пребывание на троне Макурана сделало его совсем другим человеком, в чем мне теперь пришлось убедиться.

Вестник благоразумно промолчал, а Камеас негромко сказал:

– Видессийцам такое не в новинку, величайший. Посидев на троне, Ликиний вообразил, что все должно происходить определенным образом лишь потому, что он так приказал. А Генесий пролил море крови просто так, забавы ради; а еще потому, что боялся собственной тени.

– Но чем больше он ее проливал, тем больше причин у него было бояться, – заметил Маниакис.

– Совершенно верно, величайший, – согласился Камеас. – Ты даже представить себе не можешь, как нам повезло с новым Автократором.

У Камеаса не было никакой нужды грубо льстить своему господину, ведь нынешний обладатель алых сапог, в отличие от Генесия, лести не любил, о чем постельничему было известно. Поэтому его слова навели Маниакиса на грустную мысль: он представил себе, как сановники, слуги, простые горожане с тревогой приглядываются к своему императору, спрашивая себя, когда и как новый владыка Видессии начнет превращаться в чудовище. Камеас, по крайней мере, считал, что ничего подобного пока не произошло. Ладно, это уже кое-что.