Момент

Она скрылась в глубине caf'e за дверью дамской комнаты. Ожидая ее возвращения, я все мучался сомнениями, не перегнул ли я палку, не слишком ли поторопился, ведь она еще не оправилась от пережитого. Но, черт возьми, я знал. Также, как знала и она, о чем сама не раз говорила. Больше всего я боялся, что в ней слишком сильно недоверие к людям, настолько, что перспектива счастья кажется ей невозможной. Я и сам думал так же, пока не встретил Петру.

Но когда она вернулась за столик, на ее лице сияла улыбка.

— Я была просто… ошарашена. Да, именно так правильно сказать. То, что ты хочешь взять меня в жены…

— Больше всего на свете.

— А я хочу тебя в мужья больше всего на свете.

— Тогда что нам мешает?

— Думаю, ничего. Но…

— Нам потрясающе здорово вместе. Хочешь жить в Париже — можем жить в Париже. Хочешь жить в Нью-Йорке — можем жить в Нью-Йорке, и, как моя жена, ты тотчас получишь гражданство. Хочешь ребенка — мы можем родить ребенка. Я уже говорил тебе, что хочу от тебя ребенка. Потому что…

— Ты рисуешь слишком соблазнительные картинки, Томас.

— Но, согласись, в духе реализма.

— Я знаю, знаю.

Петра очень долго молчала.

— Хорошо, договорились, — наконец прошептала она.

— Договорились.

И мы посмотрели друг на друга, проникаясь значимостью момента.

— Думаю, это повод выпить шампанского, — сказал я.

— А восточная немка во мне опасается, что это подорвет наш бюджет.

— Не подорвет. Даже если и так…

— Ты прав, ты прав.

И мы заказали бутылку шампанского. Когда официант принес заказ и я похвастался, что с этой минуты мы помолвлены, он одобрительно кивнул и произнес односложное поздравление:

— Chapeau.

Мы с Петрой обменялись тостами и выпили всю бутылку. Где-то между вторым и третьим бокалами я сказал, что нам стоит подумать о поездке в Штаты в ближайшее время.

— А я понравлюсь твоему отцу? — спросила она.

— Даже не сомневаюсь… хотя, когда я объявлю ему о нашей помолвке, он наверняка для начала отвесит что-нибудь в духе: «Отказываешься от свободы в столь юном возрасте».

— Может, он и прав?

— Еще чего. Я сказал это только для того, чтобы предупредить: мой отец — довольно ворчливый старикан. Но, как только он познакомится с тобой, сразу начнет мне завидовать.

— Когда я говорила, что хочу завтра же переехать в Париж или Нью-Йорк, это была не шутка, я действительно этого хочу. И хотя я знаю, что «завтра» на самом деле может наступить только через несколько месяцев… прошу тебя, Томас, увези меня из Берлина.

— С удовольствием, — сказал я.

Весь вечер, который мы продолжили за ужином в брас-сери на улице Эколь, мы всерьез строили планы на совместное будущее. Петра уже знала, что у меня есть квартира-студия на Манхэттене, и я сказал, что если мы вернемся в Нью-Йорк, то сможем поселиться там на пару месяцев, пока не подыщем что-нибудь более солидное.

— Долларов за семьсот в месяц мы могли бы снять двухкомнатную квартиру около Колумбийского университета.

— А мы потянем?

— Подумаешь — напишу лишнюю рецензию или статью для журнала.

— А вдруг я не найду работу?

— Даже не сомневайся — будешь преподавать или работать переводчиком. Уверен, ты сможешь устроиться учителем немецкого в какую-нибудь частную школу, даже найти что-нибудь в Колумбийском университете.

— Ноу меня нет специального диплома.

— Зато ты много лет проработала профессиональным переводчиком.

— Это не значит, что я могу преподавать язык.

— Почему нет?

— Ты действительно безнадежный оптимист.

— Я оптимист во всем, что касается нас.

— Я не хочу садиться тебе на шею.

— Хорошо, а представь себе такую ситуацию: лет через пять, когда у тебя будет достойная работа в каком-нибудь колледже или в ООН, а я так и не смогу опубликовать свою книгу…

— Этого никогда не случится.

— Это случается сплошь и рядом в дивном писательском мире. Две-три книги с плохими продажами и пресными рецензиями — и все, тебя больше никто не хочет знать.

— Но это не про тебя.

— Почему ты так уверена?

— Потому что я читала твою книгу и очерки, которые переводила…

— Ты действительно безнадежная оптимистка.

— Не передразнивай.

— Я тебя убедил?

— Знаешь, это, наверное, отголоски идеологической обработки. Нас учили с оптимизмом смотреть в коммунистическое будущее. А вот что касается личного…

— Ты слишком строга к себе, но это пройдет.

— Только после того, как выберусь из Берлина. Оставаться там — это значит быть рядом с Йоханнесом. Теперь я понимаю, что все это бесполезно. Я потеряла его навсегда.

— Думаю, это очень смелое признание, — сказал я, хотя и понимал, насколько оно мучительно для нее.

— Никакой надежды не осталось.

Мы оба замолчали.

— Париж… — наконец произнесла она. — Когда-то он казался мне далеким, как темная сторона Луны. А сейчас…

Спустя три дня — когда мы садились в автобус до Орли, откуда вылетали обратно в Берлин, — Петра так крепко вцепилась в мою руку, будто ей отчаянно требовалась опора.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Яне хочу возвращаться.

— Но это всего лишь на пару недель.

— Я знаю, знаю. Просто…