Момент

— Но ты же вернулась. Ты выбрала счастье.

— А теперь, — прошептала она, — давай вернемся в спальню.

Мы никак не могли насытиться друг другом. Это было какое-то помешательство, полное физическое слияние тел, в котором отражалось такое же полное слияние душ. Наверное, это и есть настоящая любовь.

В ту ночь мы уснули рано. Когда я проснулся утром, вся посуда уже была перемыта, на столе сервирован завтрак, а из «Виктролы» лились звуки джаза в исполнении Билла Эванса.

— Тебе не нужно было все это делать, — позевывая, сказал я, подходя к столу и чмокая Петру утренним поцелуем.

— Нет, нужно, и сегодня я намерена заскочить к себе и захватить кое-какие пластинки. Так что завтра ты уже проснешься под Stop Making Sense[78].

Мы поговорили о планах на день. Петра пожаловалась, что ей предстоит очень длинный и нудный перевод статьи о Генрихе Бёлле:

— Замечательный писатель, но стараниями этого ученого сухаря-англичанина, автора статьи, «Потерянная честь Катарины Блюм» воспринимается как семь кругов ада…

— Интересный выбор темы для обсуждения на «Радио „Свобода“», если учесть, как хлестко эта вещь критикует Бундесрепублик, особенно работу спецслужб.

— Думаю, именно поэтому очерк и взяли на передачу, чтобы продемонстрировать, как вы на Западе… — Она вдруг спохватилась и поморщилась. — Мы на Западе, — исправилась она.

— Не смущайся. В конце концов, ты здесь в ссылке. А значит…

— Может, когда-нибудь я и приживусь здесь.

— Или где-нибудь еще.

— Как ты думаешь, мне понравится Америка? Я смогу соответствовать?

— Знаешь, будь я родом из какого-нибудь городка в Индиане или Небраске, думаю, для тебя это был бы культурный шок. Но ты и Манхэттен? Это будет любовь с первого взгляда.

— Я обожаю твою уверенность во всем, Томас.

— Я увезу тебя на Манхэттен.

— А сегодня мы можем уехать?

— Не вопрос.

— И ты готов… прямо сейчас?

— Скажи только слово — и я сейчас же сажусь на телефон и нахожу два билета на самолет.

— Я в полном замешательстве.

— Но почему?

— Потому что даже при большом желании я не могу вот так запросто покинуть Берлин. Мой контракт с «Радио „Свобода“» действует еще по меньшей мере год. Эту работу нашел для меня государственный департамент, который занимается интеграцией граждан ГДР в Бундесрепублик. И они же помогли мне с комнатой, выплатили три тысячи марок — целое состояния для меня, — чтобы я могла купить одежду, постельное белье и кухонную утварь. В общем, чтобы облегчить мне переезд на новое место. Разорвать сейчас контракт… это было бы неблагодарностью с моей стороны, ты не находишь?

— Да на самом деле им плевать. Но, послушай, моя книга требует, чтобы я пожил здесь хотя бы несколько месяцев, так что я могу остаться в Берлине столько, сколько тебе понадобится. И если Манхэттен подождет…

— Но не очень долго, — сказала она, целуя меня. Потом, взявшись убирать со стола, добавила: — Сейчас разделаюсь с этим и побегу на работу.

— Иди и занимайся тем, чем должна заниматься. Об остальном позабочусь я.

— Мужчина, который покупает продукты, готовит, да еще и моет посуду?..

— Надеюсь, это не слишком дико звучит?

— Нет, просто… мой муж придерживался «традиционных» взглядов на семью и быт. Он был писателем. Сочинял пьесы, которые редко кто ставил. Правда, одна из них с успехом шла во многих театрах по всей ГДР. А другая обернулась для него большими неприятностями. Но это долгая история. И при всей его любви к разговорам о Kameradschaft

— товариществе — он был очень консервативным человеком, когда дело доходило до так называемого распределения ролей в семье. Я была его женой. От меня требовалось содержать квартиру в чистоте, готовить и стирать белье. И не важно, что его пьесы больше нигде не ставили, а ему самому даже не разрешали работать… — Она вдруг замолчала. — Хватит, я больше не хочу говорить об этом. — В ее интонациях проскользнули протестующие нотки, словно она пыталась защититься. Впрочем, она вовремя спохватилась и добавила: — О господи, что я делаю. Сама же завела этот разговор, а на тебя сержусь.

— Я не заметил, что ты сердишься.

— Перестань, Томас, не будь таким благоразумным. Ты должен одергивать меня, когда я начинаю зарываться, что случается со мной время от времени.

— Я никогда не стану выпытывать у тебя подробности твоей жизни. Но это естественно, что я хочу знать о тебе все — или, во всяком случае, все, что ты захочешь мне рассказать… и в свое время. Никакого давления и принуждения.

— Кроме одного: идти на работу. А чем ты займешься сегодня?

Снизу донесся звук включенного циклевочного аппарата.

— Похоже, Мехмет уже за работой. Так что пойду помогу ему. А потом… надо еще побродить по этому городу. Чтобы можно было с чистой совестью звонить в Темпельхоф.

— Я была там однажды, этот монстр напугал меня.

— Но это всего лишь аэропорт, хоть и нацистский. И все говорят, что с точки зрения архитектуры это настоящий шедевр.