Момент

— Так-то оно так. Но все равно он воскрешает в памяти тот национальный ужас, который, как нас учили в ГДР, насаждала другая Германия. Да, нам рассказывали о лагерях смерти, о безумии нацистов. Но — опять же, как нам говорили, — наши славные коммунисты изгнали их с позором в последние дни войны и очистили благословенную народную демократическую республику от скверны национал-социализма. Когда я переехала в Западный Берлин, то сразу же прочитала все, что только можно, о той эпохе. Мы все оказались виноваты, и зло, которое творили от нашего имени, не подлежит оправданию. Но для меня самым большим потрясением было сознание того, что мы, das deutsche Volk[79] допустили это чудовищное преступление. Само разделение Германии — и то, что более пятнадцати миллионов ее граждан оказались в застенках тоталитарной системы, — было порождено тем, что мы приняли нацизм с распростертыми объятиями. Как это странно — ты не находишь? — когда один кошмар тут же сменяется другим. Думаю, так устроен мир, но в этом и наша вина, ведь мы сами создаем кошмары. И зачастую топим в них других.

Не это ли произошло и с тобой? Мне так хотелось задать ей этот вопрос. Я чувствовал, что Петра борется с настойчивым желанием рассказать мне всю правду, но, возможно, боялась моей реакции. Я хотел утешить и подбодрить ее. Переступи через страхи расскажи мне. Потому что я люблю тебя. И что бы ни произошло с тобой там, это не имеет значения, поскольку ты выживала в экстремальных обстоятельствах.

И опять интуиция подсказала мне, что лучше не торопить события. Когда Петра будет готова, она сама расскажет об этой темной стороне своей жизни.

— Я лишь хочу, чтобы ты знала одно, — услышал я собственный голос. — Теперь все будет хорошо. Или, по крайней мере, я буду к этому стремиться. Ради тебя, ради нас.

Она подошла ко мне, уткнулась в мое плечо и, крепко прижимаясь ко мне, прошептала:

— Спасибо тебе. — Потом обхватила руками мое лицо и поцеловала. — Еще девять часов без тебя, — сказала она. — Эта мысль приводит меня в ужас.

— Я буду здесь, когда ты вернешься. Мы еще успеем на десятичасовой концерт в «Кунстхаус», — сказал я, имея в виду модный джаз-клуб неподалеку от дома.

— Только если ты позволишь мне прежде приготовить нам ужин.

— Разумеется. Но если ты составишь мне список продуктов, я все закуплю заранее.

— Одно из удовольствий готовки — это покупка продуктов. Так что от тебя требуется только одно: быть здесь ровно в шесть.

— А где же мне еще быть?

Мы снова поцеловались с такой страстью, что незаметно вернулись в спальню и в считаные секунды уже были нагишом. Есть ли на свете что-то более запоминающееся, чем первые месяцы любовного романа? Пессимисты (а мы все в какой-то степени пессимисты) твердят, что любовь со временем неизбежно меняется, страсть остывает, превращаясь в нечто более спокойное и рутинное. Но когда ты охвачен стихией новой любви, такой правильной, всепоглощающей, единственной, разве можно думать о том, что будет лет через пять, когда в четыре утра придется просыпаться от детского плача; когда секс станет событием недели; когда начнутся ссоры из-за дисбаланса работа/дом и все чаще будет звучать гневная отповедь: «Почему бы тебе не уделять больше времени ребенку?»

Но пока я мог думать только об одном: любовь действительно существует. И ее подарила мне эта удивительная женщина, которую я держу сейчас в своих объятиях.

Бывает же такое — оказывается, Петра думала о том же. Когда мы лежали, притихшие после бурного секса, она вдруг сказала:

— Я даже не знала об этом… пока не провела три потрясающих дня с тобой.

— О чем, любимая?

— Счастье существует.

Глава шестая

Мехмет был внизу, циклевал последний уголок мастерской, когда мы с Петрой вышли из моих комнат. Увидев нас, он тотчас заглушил аппарат, снял защитные очки и смущенно улыбнулся Петре. Я познакомил их.

— Но мы уже виделись вчера утром, — сказала Петра.

Мехмет кивнул, и его скованность в ее присутствии стала еще более заметной.

— Вы здесь проделали отличную работу, — сказала она, окидывая взглядом обновленное пространство мастерской.

— Томас тоже принимал участие, — заметил Мехмет.

— Да уж, он мастер на все руки, — улыбнулась она. — Очень рада познакомиться с вами. Надеюсь, мы теперь будем часто видеться.

— Я вернусь через минуту, — бросил я Мехмету, выйдя проводить Петру.

— Я снова хочу затащить тебя наверх, — сказал я, когда мы оказались за дверью.

— Если бы не то обстоятельство, что я уже полчаса как должна быть на работе, я бы с удовольствием позволила затащить себя наверх. Хорошо, что есть Vorfreude.

— Я что-то не припомню такого слова.

— Оно означает предвкушение радости, которую пока приходится отложить.