Момент

— Ты устал, должно быть.

— Это точно.

— Но надеюсь, не совсем уж.

Она раскрыла объятия. Мы снова сбросили одежды и занялись любовью — настолько медленно, чувственно, проникновенно, что у меня не осталось никаких сомнений в том, что любовь Петры ко мне была по-прежнему такой же глубокой, как и моя любовь к ней. Потом она прошептала мне на ухо:

— Я всегда буду любить тебя, что бы ни случилось.

Погасив свет, мы заснули обнявшись.

Разумеется, за исключением того, что я бодрствовал, хоть и лежал с закрытыми глазами. На самом деле я чертовски устал, но изо всех сил боролся со сном, в то же время надеясь, что через десять — пятнадцать минут я открою глаза и увижу рядом с собой крепко спящую Петру. И вот тогда я бы со спокойной душой погрузился в мир сновидений, зная, что получил ответ, которого так ждал.

Если она спит, жизнь продолжается.

Но если она встанет…

Спустя десять минут именно это она и сделала. Высвободилась из моих объятий. С минуту посидела в кровати. (Хотела убедиться, что я крепко сплю?) Потом я услышал, как она тихо взяла свою одежду и направилась к двери спальни, бесшумно, насколько это было возможно, закрыв ее за собой.

Я досчитал до шестидесяти и осторожно выбрался из-под одеяла. Надел джинсы и футболку — хорошо, что жалюзи были приподняты и в комнату проникал лунный свет. Выждал еще пять минут, замерев на месте, неотрывно следя за секундной стрелкой своих наручных часов. Отсчитал еще триста секунд и на цыпочках подкрался к закрытой двери спальни. Но за те пять минут, что я простоял столбом, мне расхотелось играть в шпионские игры Бубриски и подсматривать в замочную скважину. Вместо этого я осторожно открыл дверь.

Петра стояла, склонившись над кухонным столом. Свет от моей настольной лампы падал на страницы рукописи, разложенные на столешнице. И она крохотной камерой фотографировала каждую страницу. Я оцепенел. Хоть я и ожидал этого с того самого момента, как почувствовал, что она встает с постели, увидеть ее «за работой»… для меня это было шоком… и все, что я мог, это стоять и молча смотреть, как рушится мой мир. Любовь, помимо всего прочего, еще и надежда. А надежда — такая хрупкая субстанция, в ней столько смысла, и она так опасно балансирует на грани между мечтой и реальностью, что всегда испытываешь страх перед тем моментом, который приносит неоспоримое доказательство того, что все безнадежно.

— Тебе необходимо уйти, — услышал я собственный голос.

Застигнутая врасплох, Петра настолько растерялась, что не удержалась на ногах и, падая, зацепила настольную лампу, которая с грохотом полетела на пол.

— Томас… — прошептала она.

— Убирайся, — тихо произнес я.

— Я могу все объяснить.

— Я знаю. Ты ведь работаешь на них?

— Томас…

— Да или нет? — теперь уже кричал я.

Она зажала рот рукой, в ее глазах стояли слезы.

— Ты должен позволить мне все объяснить.

— Нет, не позволю. Потому что ты предала меня, предала нас, ты предала все.

Она с трудом сдержала рвущийся из груди крик.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Но была с другим мужчиной в Гамбурге в этот уик-энд.

У нее было такое выражение лица, будто ей влепили пощечину.

— Как ты…

— …узнал? Это неважно. Главное, что узнал. Также, как узнал и то, что ты спала с ним все это время, пока говорила мне…

— Ты — мужчина, которого я люблю, Томас. И ты должен позволить мне…

— Что? Объяснить? Придумать причину, почему

тебе пришлось обслуживать этого мерзкого маленького монстра?

— Пожалуйста, прошу тебя, позволь мне…

— Ты хоть слышишь меня, черт возьми? — крикнул я. — Я хочу, чтобы ты убралась отсюда, убралась из моей жизни… сейчас же.

Когда она двинулась ко мне, вся в слезах, протягивая ко мне руки и повторяя всего одно слово: «Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста», мною овладела совершенно безотчетная злость, и все прошлые разочарования, накопленные с детства обиды и предательства выплеснулись в приступе дикой ярости, испугавшей даже меня. Но я уже не мог остановиться, не мог совладать с этой безумной силой, которая толкнула меня к ней. Петра, рыдая, забилась в угол, когда я схватил со стола рукопись и швырнул ей в лицо:

— На, забирай, подавись! Возможно, тебе дадут этот чертов орден Ленина за…

— Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста… — снова кричала она, но ее слова тонули в слезах.

— Ты разрушила все, а теперь ищешь сострадания? Вон!

Выкрикнув последнее слово, я схватил стул и запустил им через всю комнату, в то время как она, протяжно воя, собирала с пола листы рукописи.

— Видишь! Видишь! — злорадствовал я, наблюдая за ней. — Ты получила то, что хотела, а теперь проваливай…