Момент

Она бросилась к своей сумке, запихивая в нее камеру и страницы, потом побежала к двери — испуганная, в истерике. Дверь захлопнулась за ней с оглушительным грохотом. Я подошел к окну. Ярость все еще бурлила во мне, я потянул шнур, опуская жалюзи, подавая тем, кто дежурил внизу, сигнал о том, что она спускается вниз. И этот жест — словно я отдал приказ к расстрелу — тотчас отрезвил меня, потому что я бросился вниз по лестнице, призывая Петру остановиться, подождать…

О чем я думал? Да я вообще плохо соображал, пока не пришло осознание того, что я поступил неразумно, не позволив ей объясниться. И вот теперь…

Я бежал сломя голову вниз по лестнице, выскочил на темную улицу и увидел, как Петру заталкивают в машину двое мужчин в штатском. Я бросился к машине, но она резко рванула с места. Я звал Петру, я умолял их остановиться, дать мне возможность объясниться с ней, пока из тени не вынырнула чья-то фигура и я, получив удар в живот, не рухнул на мостовую. Ударившись об асфальт, я почувствовал, как кто-то схватил меня за ворот, и, подняв голову, встретился лицом к лицу с Бубриски.

— Какого черта? — рявкнул он.

— Вы не говорили, что арестуете ее! — крикнул я. — Вы сказали, что с ее помощью доберетесь до…

Его кулак снова пришелся мне прямо в живот. После чего он поволок меня к дому, затащил в подъезд, прижал к стене и прошипел:

— Ты заткнешься сейчас же, если не хочешь закончить свои дни за решеткой, и на этот раз я говорю серьезно, черт возьми. Понял?

Я послушно закивал, опешив от такого натиска.

— Твое участие в этом деле закончено. Ты все сделал правильно. Остальное — не твоя забота. Теперь вот что. Ты собираешь свое барахло и немедленно выматываешься из Берлина… и если я никогда не услышу и не прочитаю ни одного твоего слова обо всем этом, то позволю тебе мирно существовать. Но если поднимешь шум… откроешь свой поганый рот…

— Не открою, — сказал я.

Он отпустил мой ворот:

— Хороший мальчик. А теперь иди к себе и начинай паковать чемодан. Завтра в семь утра рейс «Берлинских авиалиний» до Франкфурта. Он стыкуется с рейсом «Люфтганзы» до Нью-Йорка в десять двадцать пять утра. У тебя ведь обратный билет с открытой датой, не так ли?

Он знает обо мне все. Абсолютно все.

— Мои люди закажут тебе билеты на оба рейса. Возражений нет?

И выбора, судя по всему, тоже.

— Возражений нет, — сказал я.

— Ты действительно толковый парень. От имени правительства Соединенных Штатов выражаю тебе благодарность за блестящую работу. Эта девка была куском дерьма, одурачила тебя, но ты поквитался с ней — вот такой сюжет мне по нраву. Правда, романов об этом не пишут. И тем не менее…

Я опустил голову и промолчал. Ничего, кроме стыда и ужаса, я в тот момент не испытывал. «Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста…» — повторяла она вновь и вновь, умоляя выслушать ее правду. Но я, ослепленный яростью, уверенный в собственной правоте, швырнул ее прямо в лапы этих уродов, которые играют в такие же грязные игры, как и на той стороне.

— Если ты терзаешься чувством вины — а я умею распознавать такие вещи, — сказал Бубриски, — то выброси это из головы. Она знала, на что шла, когда ложилась в постель с этими говнюками. Очень скоро ее обменяют на тех, кто томится в тамошних тюрьмах, и, возможно, наградят большой квартирой и «траби». А пока мы не собираемся лишать ее сна или ломать пытками, поскольку она мало что может рассказать, мы и так все знаем. Она всего лишь пешка в этой игре. Так же, как и ты.

— А как же Хакен? Вы его арестуете?

— Это конфиденциальная информация. Мой тебе совет: возвращайся в Нью-Йорк. Пиши свою книгу о Берлине. Найди себе какую-нибудь миловидную редакторшу из «Нью-Йоркского литературного обозрения» для любовных утех. И никогда никому ни слова о том, что здесь произошло, — впрочем, я уже говорил тебе об этом, и ты, кажется, быстро схватываешь. Радуйся, что легко отделался. В своем отчете я высоко оценю твое сотрудничество и отмечу тот факт, что ты сдал нам «объекта». Но учти, за твоим литературным творчеством будут наблюдать. В любом случае, продолжай писать в своем стиле, слегка подкалывая родину. Это доказывает, что мы не глушим свободу слова и приветствуем критику в свой адрес. Но если до нас дойдут слухи, что ты рассказал эту историю…

— Какую историю?

— Слушай, ты мне все больше нравишься.

— Если мой сосед спросит, почему я уезжаю в такой спешке…

— Скажешь, что порвал со своей девушкой и тебе слишком тяжело оставаться в Берлине. Короче, завтра в семь утра ты должен быть в самолете. — Он отступил от меня. — Что ж, на этом я прощаюсь — Auf Wiedersehen und Gute Reise[102], — поскольку сомневаюсь, что наши дороги когда-нибудь пересекутся. Еще раз спасибо за работу, камрад. Теперь ты один из нас.

Он повернулся и исчез в ночи.