Монады

И в довершение всего, почти уже счастливо избежав холодных леденящих рук костлявой, уже будучи в родной и вроде бы безопасной, как запазуха, Москве, в самом ее историческом центре, т. к. жили мы в то время на Патриарших, я опять не удержался. Ну, так трудно сказать: я не удержался. Это были длинные и гибкие руки провидения. А не удержался я как раз чуть-чуть пораньше до этого. И я не могу не сказать об этом, хотя мне это и очень неприятно, но оно точно ложится в картину моей всеобщей неприглядности, что и есть, собственно, прямой предмет заинтересованности и рутинного производства вашего суда. Так вот, водил я тогда дружество с компанией таких же мальцов-сорванцов, всю свою почти беспризорную жизнь проводившей на вышеупомянутых Патриарших, тогда, правда, уже Пионерских, а сейчас снова Патриарших в честь тех, бывших Патриарших, временно, по воле невменяемых, однако отлично понимавших, что и как делать к своей вящей пользе и делали это почти безошибочно, ставших Пионерскими прудами, что тоже, кстати, неплохо, красиво. Но дело не в этом. Дело в том, что кувыркаясь на этих прудах зимой по льду и снегу, мы похвалялись героизмом своих реальных или выдуманных поступков. Одни говорили о победе над кошками и собаками (запомним это, поскольку мне это тоже – не к счастию, не к счастию! – запало в голову), третьи – как где-то похитили несколько рубликов на мороженое. В общем овладевшем кураже не чуя уже себя я пообещал принести столько денег, сколько достанет накормить мороженым всю нашу братию. И еще сверх останется! – бахвалился я. А бахвалился я не без основания. Я уже давно подглядел и знал, где среди нехитрого бельишка послевоенной поры в платяном шкафу моя милая кругленькая охающая бабушка хранила свою крохотную пенсию, из которой, отказывая себе во всем, изредка выкраивала мне денежку на столь чаемые мной леденцы. Вот такая неблагодарность. Да вы уже знаете, что ничего иного и нельзя было бы ожидать от меня. Да я и сам бы ничего от себя тогда не ожидал, если бы мог минимальной силой минимального умишки отойти хотя бы на шажок от своей глупенькой натуры, полностью пропавшей в овладевающей круговерти детишкинской жизни и отношений. Другие, хоть и было не старше, такие же детишки, а умели вовремя остановиться, либо какая-то хранящая их рука удерживала на последнем, предпоследнем рубеже. Но почему же мне такое попущение? Невезение! Отсутствие попечения. Думаю, что все оно ушло на вас, не оставив мне и маленькой толики. Думаю, что через то и вы несете немалую долю ответственности и за меня, брошенного попечением, которое вместо вас могло бы достаться, пусть и в малой степени, и мне. То есть вы, обокрав меня, должны бы по первенству оказаться на этой скамье. Однако же история не имеет сослагательного наклонения. В ней все есть как есть, и сотворено оно именно теми, кем сотворено. Это и есть неизбегаемая судьба и ответственность всяких там Гитлеров, Салазаров, Пиночетов, Сталиных, Пол Потов. И я не буду уклоняться. Я полностью пройду весь путь своего унижения и наказания.

Значит, подсмотрев, когда бабушка запрятала между ночной рубашкой и грубыми чулками свежеполученную пенсию, отошла куда-то, я начал операцию. Я приставил стул к буфету, влез на него и, пошарив рукой поверху, обнаружил бумажную расписанную довольно-таки аляповатую коробочку, и нащупал внутри нее ключ, там спрятанный, впрочем, безо всяких особых предосторожностей. И вправду – кто из родственников или соседей мог позариться на пенсию бедной старушки. Хотя, конечно, я вру – многие могли бы, да и зарились и на меньшие суммы. Убивали прямо за пятак. Да и не за пятак – просто так, типа:

– Эй старушка!

– Чего тебе, милок?

– Пойди-ка сюда!

– Ну чего?

И хрясть топором по черепу сквозь лёгонькую косыночку-то! Ну, последствия всем известны. Какие уж тут суды. Тут и судить-то некого – нелюдь какая-то. Оборотни! Спаси нас, Господь, от этих! Особенно же наших тихих, ну, не всегда и тихих, но во всяком случае не заслуживающих дожить до подобного, старушек. [Не?]Дай им Бог повстречать самое, что может быть отвратительного и ужасного – так нечто вроде меня. Кстати, и вам подобного желаю как сейчас, так и в пределах вашей недалекой старушечьей бытности.