Монахиня Адель из Ада

Мать юного Болотникова была яркой блондинкой. Начав седеть, даже не расстроилась — не больно портила её седина. Отец носил тёмную, в то время модную дворцовую причёску «а-ля император», с блестящей лысиной по центру черепа. И такие же лояльные усы. Глазами отличался голубыми.

Свадебный портрет счастливой пары, висевший в гостиной, напоминал венчальную картину царственных особ.

Год сменялся годом, месяц месяцем, неделя неделей, а семейные устои в этом доме не менялись. Зима, лето, осень, весна — ни один из означенных сезонов не вносил каких либо особых корректив.

Тем погожим сентябрьским утром отец будущего графа сидел под единственной яблоней, у прибранного стола, накрытого свежей скатертью, читая «Российские ведомости». Мать-хлопотунья, находясь неподалёку, давала указания садовнику.

— Эти георгины в спальню ставь… А эти флоксы — молодому барину в кабинет…

Пётр Болотников сильно преувеличивал бедность своих родителей. Вернее, преуменьшал их достатки. В двухэтажном «доме-развалине», ещё довольно крепком, располагались две гостиные, три спальни, библиотека и два кабинета — отца и сына. Все окна были занавешены дорогими тяжёлыми шторами, привезенными некогда из Петербурга, так что у случайных посетителей или не очень близких гостей, не имевших доступа в интерьеры, складывалось вполне благоприятное впечатление: хозяева не бедствуют, пребывают в полнейшем достатке.

Да и не сказать, чтоб было очень бедно внутри особняка. Обладая вкусом и бережливостью, можно и при небольших средствах создавать в скромном дому подобие рая, иметь свой, неповторимый уют.

Вкуса у хозяйки было предостаточно, а бережливость иногда граничила со сверхрасчётливостью. Что, однако, ни на ком не отражалось дурно, даже на дворовых людях. Более того, почти всю дворню учили игре на музыкальных инструментах. Ушедший безвременно писарь учил.

Долгими зимними вечерами садовник Афанасий играл на клавесине простенькие задушевные мелодийки, а остальная дворня подыгрывала ему — кто на чём.

Иногда, в особенно морозное время, весь крепостной люд усадьбы, насчитывавший не более двух десятков душ, распределялся по покоям, услаждая слух хозяев то оркестром балалаек, то звуками арфы. Там же и спать оставались волею сердобольной хозяйки. Не гнать же их на мороз после концерта и чая. Укладывались, правда, на полу, но зато в уюте и в тепле.

Когда морозы не свирепствовали, можно было выйти в сад, напоминавший белую ажурную беседку, посмотреть на пушистые ветви, чуть пригнувшиеся от снега, послушать трели почтового колокольчика, звучавшего в белом далеке. В изрядном далеке, ибо супруги ни от кого не ждали писем.

Ну, а летом, нежась в тени всё тех же деревьев, можно было вспоминать безвозвратно ушедшую молодость.

Раскидистая яблоня была в саду одна. Стояла она в окружении вишен и слив, а также огромных кустов шиповника.

Цветочные клумбы меняли свою окраску в зависимости от сезона: ярко-красные весенние тюльпаны уступали место розам, а те, ближе к осени, сменялись георгинами и флоксами.

Сад и видневшиеся в глубине его двухэтажные хоромы производили впечатление зажиточного имения. Супругам, однако, мечталось о большем. Хотя и настоящее положение вещей не очень сильно расстравивало их, не вызывало слишком уж бурных споров, ибо меж ними смолоду царили совет да любовь. Антонина Фирсовна была ещё красива, а её супруг солиден и в меру ворчлив.

Ворчать Болотников-старший любил.

— Молодому барину вместо цветов трёпки надо дать! — сказал отец семейства, отложив газету.

— Что ты такое говоришь?! — возмутилась мать. — Не смей позорить сына при собственных крестьянах!

Сергей Петрович привычно стушевался.

— То была шутка, разве не понятно?

— Тебе всё шуточки шутить да немыслимые прожекты городить, а ребёнок до сих пор не пристроен! Брось читать газеты, там ничего умного нет, лучше подумай, как помочь сыну…

— Женить его надо, и как можно скорее, а то шляется неизвестно где, снова ночью его не было… Сопьётся, не ровён час при такой жизни…

Антонина Фирсовна вскипела.

— Как тебе не стыдно! Снова фантазии? Петруша водки в рот не берёт, разве что наливочки иногда… И не так уж сильно он гуляет, другие больше в его возрасте куролесят…

Права была мать, не так уж и сильно гулял Пётр Сергеевич в свои двадцать два года.

Часу этак в двенадцатом, в самый разгар супружеской беседы, раздался стук в кованые ворота усадьбы. Болотников-старший нахмурился.

— О! Лёгок на помине! «Дитятко!»

Антонина Фирсовна кивнула садовнику.

— Чего стоишь, Афанасий? Иди, открывай!

— Слушаюсь, матушка барыня!

Садовник бросил инструменты, направился к воротам. Однако вместо «дитяти» за чугунными прутьями и завитками маячил силуэт капитана.

Садовник сперва пошёл к старому дубу, взял из дупла большой ключ. Затем приблизился к воротам, взглядом оценил внешность гостя. Не здоровяк, скорей наоборот, можно не бояться. Отпер замок.

— Вы кто такой будете? Как доложить?

Гость стал во фрунт.