Монархическая государственность

Внешний исторической факт несомненно и заведомо для всех членов Земского собора, и для всех местных собраний, с которыми сносились члены Земского собора, и вообще для всего русского народа, сходившегося на эти собрания, состоял в том, что Михаил Феодорович избран на царство. Могли избрать иного, были и другие кандидаты. Но грамота об избрании Михаила Феодоровича составлена представителями народа так, чтобы в ней было возможно меньше элемента избирательного, зависящего от народных желаний, и как можно больше преемственного, связующего царя и народ со всей прошлой историей. Грамота, проходя совершенно вскользь по вопросу о степени родства Михаила Феодоровича с Рюриковичами, подробно перечисляет зато все наших великих князей и царей, даже ранее Владимира Святого.

Исторически тут нужно привнести немало критики. В грамоте упоминается даже "прекрасно цветущий и пресветлый корень Августа Кесаря", от которого при прежних царях легендарно производили Рюрика. Дойдя наконец до Феодора Иоанновича, грамота не скрывает, что Михаил Феодорович только "сродич" его, но делает это в такой форме, что получается впечатление очень прямой наследственности.

"Все православные христиане всего Московского государства от мала и до велика и до сущих младенцев, яко едиными усты вопияху и взываху, глаголюще: что быть на Владимирском и на Московском, и на Новгородском государствах и царствах и т. д... Государем Царем и Великим Князем Всея Руссии Самодержцем прежних великих и т. д. Царей, от их Царского благородного корени блаженной памяти и хвалы достойного Великого Государя царя и великого князя Феодора Ивановича Всея Руссии Самодержца сродичу благоцветущие отрасли от благочестивого корени родившемуся - Михаилу Феодоровичу Романову Юрьеву".

И вот Михаил Феодорович как бы входит в прежнюю династию. В этом кроется глубокий смысл и великая сила. Такое постановление всего народа, включительно до "младенцев" (что фактически и заведомо для всех есть невозможность), это твердое решение есть факт психологический, который не менее реален, чем факт генеалогии, ибо благодаря ему преемственность, действительно, остается духовно непрерывной.

Государь является преемником всего ряда своих предшественников, он представляет весь дух Верховной власти, тысячу лет управлявшей нацией, как сами подданные представляют не свою личную волю данного поколения, но весь дух своих предков, царям служивших. Духовное единство власти и народа получает туг величайшее подкрепление. Устраняя по возможности всякий элемент "избрания" "желания" со стороны народа и со стороны самого государя, династическая идея делает личность царя живым воплощением того идеала, которого верховенство нация поставила над собой. Государь одновременно и обладает всей властью этого идеала, и сам ему всецело подчинен.

Когда выработались династические традиции, идея наследственности своей духовной силой ставит преемство власти выше всяких случайных фамильных потерь. Но сама выработка династии составляет трудную историческую задачу, требующую много времени и долголетней совместной жизни нации и царствующей фамилии. Эта необходимость династичности для полного развития идеи монархии составляет одно из труднейших условий для появления монархического начала у народа, даже способного к его поддержанию.

Мы видели в истории Византии, какой источник зол составляет для монархии непонимание первенствующего значения принципа династичности. Когда принцип личных достоинств берет по каким бы то ни было причинам верх над незыблемостью династического права и когда, стало быть, принцип легитимности подрывается в нации, монархия, в сущности, становится уже невозможной и во всяком случае теряет возможность развивать свои самые лучшие силы и стороны.

Если легитимность и династичность подорваны, у всякого способного государственного человека или даже у лиц частных может являться мысль, что он-то именно и достоин престола, так как император менее способен, чем он. Но отсюда являются неизбежные заговоры, попытки переворотов и действительные перевороты. У императоров исчезает чувство безопасности, уверенности в прочности власти. А раз явилось это зло и такой кошмар навис над троном, внимание Верховной власти неизбежно устремляется не столько к заботе о благе подданных, как к мысли о своей безопасности.