Монархия и социализм

18 июля очень умный поляк, маршал Рыдзь-Смиглы выступает с заявлением, где говорится, что если потребуется защищать Данциг, то Польша будет сражаться даже и одна, без союзников. (В Лондоне и примкнувшем к нему Париже радостно потирают руки).

22 июля Москва заявила, что она начинает переговоры с Германией о заключении взаимовыгодного торгового договора. Тут же будто очнулись англичане и французы и 24 июля изъявили желание начать переговоры с Москвой, но обусловили своё желание необходимостью заключить сперва некое «политическое соглашение». Молотов в ответ заявляет, что Москве нужно соглашение военное, а не политическое. 26 июля Англия и Франция соглашаются послать в Москву военные делегации и в самом деле отправляют их, но почему-то морем. Кроме этого, когда делегации в конце концов доплывают до СССР, то выясняется, что состоят они из низкоранговых дипломатов и военных, не обладающих к тому же необходимыми для подписания соглашения полномочиями. Вышло это, не иначе, как по чьему-то недосмотру, нечаянно. «Хотели как лучше, а получилось как получилось.» Бывает.

31 июля случается сущая мелочь — сенат Данцига (чёрт, и у них — Сенат!) выносит постановление об удалении с данцигской таможни (вы представляете себе, какая это кормушка — таможня в «вольном городе»?!) всех польских офицеров, «надзирающих за порядком». В ответ Польша грозно хмурит брови (ещё чего! там же цепочка тянется с таможни — в Варшаву, а там — в Сейм, а там — и выше) и заявляет, что не только никого ниоткуда удалять не будет, но напротив, выдаст «польским офицерам» оружие (коня и саблю, наверное) и что любые действия против «польских офицеров» будут караться по всей строгости строгих польских законов. Сенат «вольного города», вольно пошумев, заявляет Польше протест. Происходит это 7 августа. А 8 августа немецкие газеты будто с цепи срываются, начав пропагандистскую кампанию против Польши. 9 августа уже не какой-то там «данцигский Сенат», а правительство Германии заявляет Польше протест по поводу «событий в Данциге». (Боже, сколько раз мы потом всё это видели, всё это слышали, всё это по телевизору смотрели, сколько раз, сколько раз, Боже, Боже, Боже).

10 августа Польша принимает гордую позу и отправляет немецкой стороне уже не некий «протест», а — Ноту, в которой по-польски говорится, что Данциг — это внутреннее дело Польши и не любителям квашенной капусты совать нос в польский огород. Ох, смелы поляки, ох, смелы! Смотрели они тогда на себя и любовались. А чего им бояться-то было? Ну сами посудите. У Польши ведь — Гара-а-антии!

12 августа 1939 года в Москве наконец-то начинаются переговоры между советской, французской и английской военными делегациями. Тут же, выяснив с кем и с чем она имеет дело, в тот же день, да-да, именно так, в тот же самый день, 12 августа 1939 года Москва даёт знать Берлину, что она готова к началу переговоров с Германией. 14 августа не больше и не меньше, как Риббентроп ставит в известность советскую сторону, что он готов немедленно вылететь в Москву для ведения переговоров (какой контраст в уровне представительства между немцами и англо-французами и какой контраст в смысле сроков, ну и понятна, конечно же, разница в скорости передвижения между паро-ходом и само-лётом).

15 августа Англия и Франция извещают немецкую сторону в том, что в случае нападения Германии на Польшу они готовы к войне с Германией. (Немцы, не без оснований полагая, что это заявление адресовано не так им, как Польше, относятся к нему как к блефу.)

15 августа СССР прерывает переговоры с англичанами и французами, заявив, что до тех пор, пока Польша не предоставит возможность советским войскам пересечь в случае войны свою территорию, ведение переговоров бессмысленно.

15 августа лорд Галифакс, пробуя, как сидит рыба на крючке, поднял на встрече с поляками вопрос о допуске советских войск на территорию Польши и услышал твёрдый, заученный ответ всё того же старательного маршала Рыдзь-Смиглы — «Нет! Нет! Нет! С немцами мы рискуем потерять нашу свободу, с русскими же мы потеряем нашу душу!» О как! У поляков оказывается, не только Шопен в романтиках ходит, но даже и маршалы.

32

Собирался я сразу перескочить в 1940, но напишу-ка я ещё немного про Польшу, польская судьба — добрым молодцам урок, почти любая европейская страна, и даже не из самых маленьких, может, глядя на «1939», вывести для себя мораль. Да что там — мораль, можно смело проводить параллели с собою сегодняшним и заранее представлять себе, что будет, «если…». «К гадалке не ходи.» Вовсе не Россия — печальный пример человечеству, как то утверждают товарищи определённой и вполне нетрадиционной ориентации, нет повести печальнее если не на свете, то в Европе точно, чем пример всем нам знакомой и ещё не згиневшей Польши.