Монолог о пути

В начале жизни стремление к ясности победило. Я чуть-чуть высунулся из своей скорлупы, отвлекся от постоянного вслушивания в себя. Естественное любопытство молодого человека, прожившего шестнадцать лет в одних и тех же стенах. Мне было уже тесно внутри себя, все казалось изъезженным, пройденным, все истины много раз повторенными - я ждал другой жизни открытой, с людьми, с новыми впечатлениями. Я всеми силами пытался отвязаться от погруженности в свои книжные мечты и видения, навязчивые состояния. Я хотел действовать и принимать жизненные решения. А для этого надо стать таким же сильным, решительным и ясным, как мать. Не думаю, что это было только результатом материнского воспитания. Ей не удалось бы так легко склонить меня в сторону активной жизни, если бы она не нашла поддержку во мне самом. Ей мало что удалось сделать с моим гораздо более слабым братом. Она только привила ему стойкий комплекс неполноценности... К изменению жизни меня толкали и чисто житейские обстоятельства - я должен был научиться жить самостоятельно, обеспечивать себя материально, а для этого получить образование.

Волевое начало, унаследованное от матери, помогло мне: я не только энергично оттолкнул погруженность в себя, изжил ее, как считал, но и презирал подобные качества в других, восхвалял действие, поступок, решение, и вообще, активную жизнь. Но не мелкую, житейскую, "практическую", которую тоже презирал, а высокую - творческую.

Я считал себя человеком с сильным характером - победил болезнь, страх перед ней, постоянно контролировал сердце и не боялся нагружать его работой. Я умел преодолевать трудности, и любил это делать, чувствовал удовлетворение от побед над своими слабостями. Я вел себя независимо от окружающих, мало считался с их мнениями. Во всем этом я был похож на мать. Так же, как она, я с подозрением относился к любой власти, был непримирим к любому нажиму на себя. Напор, угроза или сила, вызывали ту же, что и у матери, реакцию сопротивления. Трудности меня не смущали. Если мне говорили - "не выйдет" - я брался за дело с удвоенной энергией.

И в то же время я всегда чувствовал в себе сопротивление собственному напору, постоянное сомнение в правильности своего поведения, которое, судя по поступкам, было решительным и однозначным. Мне все время приходилось преодолевать в себе желание быть добрым, мягким, нравиться всем, соответствовать требованиям и чаяниям окружающих... Мои победы поэтому дорого мне стоили. Я всегда потом жалел, что поступил решительно и, может быть, кого-то задел в своем напоре.

В некоторых случаях "изъяны" в моей прочности вылезали на поверхность, особенно это стало заметно позже. Но и в те годы я знал, что по отношению к тем, кого люблю, преображаюсь: веду себя самым бесхарактерным образом, ни в чем не могу настоять на своем. Так же я веду себя по отношению к слабым, к детям и животным - преврашаюсь в слугу и швейцара, все терплю... а потом взрываюсь. Поэтому я не способен к воспитанию. Точно так же вел себя мой отец со мной. Он избегал воспитывать: делать замечания, поучать, заставлять, ругать или наказывать. Спихивал все на мать, а сам устранялся. Так же я веду себя со зверями - я не могу их лечить, причиняя боль. Но многие годы я не только причинял боль, но и убивал ради своих опытов. Когда я увлечен делом, верю в него, мало что может меня остановить. Я собираюсь и становлюсь решительным и даже жестоким.

Когда я вспоминаю, каким был в юности, сопоставляю тогдашние поступки с поведением в последующие годы... складывается впечатление, что отцовская мягкость всегда жила во мне, ютилась в своем, отдельном уголке. Лет до десяти отцовские черты вообще преобладали: я был покладистым мальчиком, меня всегда можно было убедить. Как я теперь понимаю, это было связано не только с мягкостью, но и с моим постоянным "отсутствием" - мне было безразлично то, что мне предлагали или навязывали. Я не хотел выбирать и соглашался с теми, кто выбирал за меня. И позже я так часто поступал... и страдал из-за своего равнодушия.

Помню свой страх перед необходимостью сопротивляться, настоять на своем. Вставать поперек чужой воли, выдерживать чей-то взгляд, враждебный или просто неодобрительный, чей-то напор... поступать по-своему и кого-то разочаровывать... Я не мог смотреть в глаза, чувствуя давление на меня. Мне было неловко, неудобно, стыдно... При малейшей возможности я с радостью соглашался, уступал, улыбался, делал вид, что все в порядке, терпел неудобства, только бы не противостоять! Пока неожиданным образом, в непредвиденный момент из-за какой-нибудь мелочи не восставал. В чистом виде поведение отца! Но если дело касалось чего-то важного для меня, то я отчаянным скачком преодолевал барьер внутри себя - и становился бесстрашным, напористым, волевым - не уступал. Так же как мать.

К концу школы я все чаще " вылезал" из своей внутренней сферы, и мнение обо мне менялось. В старших классах меня уже считали неуживчивым, неуступчивым, вечным "критиканом", принципиальным, твердым и все такое.