Монтигомо - Ястребиный коготь

— Вот горе! — запричитала бабушка. — Отец ушел на. работу, а вы на собрание! Да как же я вещи расставлю?

Не ходили бы вы, Лизонька, сегодня никуда.

— Что ты, бабушка! Нас сегодня в комсомол принимают! Ты полежи, отдохни, а вечером мы с папой все расставим.

Сережу выпроводили из ванной. Обиженный, он вышел на балкон и начал изучать незнакомую улицу. Она сплошь была застроена новыми многоэтажными домами, разноцветные балконы висели над улицей и походили на игрушечные кубики. Судя по всему, эта улица начала заселяться совсем недавно. Две молодые женщины в противоположном доме вешали на окно прозрачную занавеску. У соседнего подъезда несколько парней снимали с грузовика тяжелый зеркальный шкаф. Неподалеку гудел бульдозер, убирая с улицы остатки строительного мусора. Нежные молоденькие деревья зеленели на тротуаре. На углу Сережа разглядел большие витрины магазина и вывеску над ними — «Гастроном». Девочка вышла из магазина с полной авоськой и, запрокинув голову, посмотрела на открытое окно второго этажа, откуда неслись оглушающие звуки радиолы. Резкий голос какой-то певицы орал на всю улицу: «Ландыши, ландыши…» Из окна высовывался стриженый мальчишка, поглядывая то на девочку, то на Сережу и словно вопрошая: «Ну что, нравится вам моя музыка?»

Сережа безучастно отвернулся. Стриженый мальчишка, должно быть, обозлился, покопался в радиоле, которая стояла тут же, рядом с ним, на подоконнике, и голос певицы вдруг загремел, как пушечные раскаты. В окнах назаровской квартиры тоненько задребезжали стекла. Девочка погрозила мальчишке кулаком и юркнула в подъезд. (Радиола сразу замолкла.)

«Ну и чудак!» — подумал Сережа, усмехаясь. Он походил по квартире, не зная чем заняться. Усталая бабушка дремала на диване посреди комнаты. Рядом с диваном стоял стол ножками вверх, а между ними торчала зеленая раскладушка. Сережа тихонько поднял раскладушку и вынес на балкон.

Но едва он, овеваемый ласковым весенним ветерком, улегся на раскладушке, радиола вновь исторгла мучительный, проникающий до самых внутренностей звериный рык: «Ландыши, ландыши…»

Это было невыносимо. Сережа подскочил на раскладушке, но рык внезапно оборвался, и он увидел, как в окне втоpoгo этажа мелькнуло разъяренное женское лицо. Стриженый мальчишка сжался на подоконнике и негромко взвыл, потому что получил увесистый подзатыльник.

— Поделом! — вслух проговорил Сережа и опять лег, подложив под голову руки.

Солнце скрылось за карнизом, на улицу упала легкая, прозрачная тень, и только крыша соседнего дома была ярко освещена. Подняв хвост, по крыше неторопливо шел пушистый кот, наверно, тоже новосел. В синем небе, в самом зените, застыло большое странное облако. Оно походило на уснувшего белого кота.

«Как смешно, — подумал Сережа, закрывая глаза, — два кота — один на крыше, а другой на небе…»

Он открыл глаза, чтобы еще раз взглянуть на облако, и очень удивился, увидев над собой звезды. На улице горели фонари, и некоторые окна в новых домах светились уютным светом — голубым, оранжевым, зеленоватым…

В комнате слышались негромкие голоса, и Сережа сразу понял, что, пока он спал, дома что-то произошло.

— Где Лиза, дядя Костя? — тревожно спрашивала Катя.

— Заперлась с бабушкой в кухне, — отвечал отец.

— Плачет?

— Да.

Она убежала прямо с собрания… вся в слезах…

— Ну что ж, пусть поплачет… — вздохнул отец.

— Дядя Костя! — сдерживая возмущение, вскрикнула Катя. — Ну, как вы можете так говорить? Вы любите Лизу… или нет?

— Очень люблю, Катюша, — тихо сказал отец.

— Почему же вы… так?

— Что «так»? Так суров?

— Да…

— Я не суров, Катюша… Я просто хочу, чтобы она выплакалась и все передумала. Погоди! Ведь она, надо полагать, не только плачет, но и думает.

— Вы бы лучше поговорили с ней, дядя Костя! Вы же так хорошо все умеете объяснить!

— Я уже говорил с ней.

— Когда?

— Когда она, вся зареванная, прибежала с комсомольского собрания и сказала, что ее не приняли в комсомол.

Сережа вздрогнул. Не приняли в комсомол! А Лиза так мечтала о комсомольском значке! Почему же такая несправедливость?

И может быть, впервые Сережа почувствовал, что он очень любит свою старшую сестру, которая не всегда бывала с ним справедлива и называла оскорбительно «червяком». От обиды за Лизу у него сжалось сердце и в горле защекотало.

— Дядя Костя, а что вы говорили Лизе? — услышал он озабоченный голос Кати.

— Мы попытались, Катюша, вместе разобраться, правильно ли, что комсомольская организация решила, временно воздержаться от приема ее в комсомол.

— Я как-то чувствую себя страшно виноватой, дядя Костя…

— Почему?

— Я комсомолка, а Лиза…

— Ты абсолютно ни в чем не виновата, девочка. Я даже поставил тебя в пример Лизе.

— Ну вот!.. — вырвалось у Кати. — Я этого больше всего боялась!