Монтигомо - Ястребиный коготь

Приятели прибежали на вокзал, когда на пути уже стоял пришедший с юга скорый поезд «Тбилиси Москва». Но Валерка не обратил на вагоны этого поезда никакого внимания.

— Опять в Батайск поедем? — спросил он, вытирая ладонью мокрое лицо и тяжело дыша. — А где же паровоз…

— Пойдем, — сказал Сережа, пробиваясь сквозь толпу пассажиров к головному вагону.

И тут они увидели новенький, изумрудного цвета электровоз с яркой надписью на борту: «Вперед к коммунизму!» А в окне электровоза виднелось сосредоточенное лицо машиниста Константина Сергеевича Назарова.

Как гордился Сережа отцом в эту минуту!

— Понял? — сказал Сережа Валерке.

— Понял! — крикнул Валерка, зачарованно глядя на электровоз.

Поезд мягко, почти бесшумно тронулся. И когда мимо них проскользнул последний вагон, Сережа вздохнул и твердо сказал:

— Я буду машинистом, Валерка.

— И я, — не менее твердо сказал Валерка.

СЕВЕРНОЕ ЛЕТО

I

Если вы никогда не плавали на обласе, вам не понять удивительного чувства невесомости, которое испытывает человек на этом крохотном суденышке. Течение сразу подхватывает вас и несет с такой легкостью, словно облас не лодка, а потерянное птицей перышко. И право же, вы некоторое время чувствуете себя не человеком, а комаром, опустившимся на это перышко.

Впрочем, комар на перышке чувствует себя, наверное, уверенней, чем человек, впервые севший в облас. Одно неловкое движение, и ваше суденышко запляшет под вами так, будто вы сидите не в лодке, а на бешеной лошади. Если на одно мгновение вы не удержите равновесия, облас перевернется вверх дном.

Мы, жители севера, — и ханты и манси — с самого раннего детства учимся управлять обласом при помощи одного весла. В нашем таежном краю нет числа рекам, протокам и озерам. В половодье ни проехать на машине, ни пройти пешком. А на быстроходном и легком обласе ты, как птица, пролетаешь по водной глади десятки километров, не испытывая никакой усталости, — только сердце чуть замирает от упоительной скорости и невесомости.

Третий час я плыла на обласе по Чуику. Этот неширокий и глубокий приток Оби то и дело стремительно петляет в тайге. Могучие кедры и сосны, подступающие к самой воде, протягивали ко мне неподвижные мохнатые лапы. Бесконечную лесную тишину нарушал только плеск моего весла.

Шел двенадцатый час ночи, но было совсем светло: наступило чудесное время белых ночей. В прозрачном небе, не сгорая, полыхала багровая заря: солнце всю ночь катилось где-то совсем близко, за линией горизонта.

Я торопилась к дедушке и брату, по которым очень сильно соскучилась. Целый год я жила у старшей сестры в центре нашего национального округа Ханты-Мансийске, славном городе, что стоит в том месте, где Обь сливается с Иртышом. Окончив восьмой класс, я возвращалась теперь домой на каникулы.

В родном поселке на Чуике я не застала дедушку и брата: они уехали с рыболовецкой бригадой на Обь, в летнее стойбище, которое мы, ханты, называем — пууль. В поселке я пересела с речного парохода на облас и отправилась в пууль.

Река сделала еще одну петлю, и моим глазам открылся бескрайний речной разлив. Здесь Чуик впадал в Обь.

Вдалеке я увидела длинный песчаный берег и неподалеку от него остроконечные чумы.

В пууле было тихо, рыбаки уже, конечно, спали в этот поздний час. Однако на самом берегу, на темной коряге, выброшенной течением на песок, сидел парень. От яркой ночной зари вся его неподвижная фигура казалась розовой.

— Здравствуй, Кирка! — радостно крикнула я и вздрогнула — таким громким показался мне собственный голос над тихой рекой.

Он что-то пробормотал в ответ и не пошевелился.

Я жадно смотрела на берег. На кольях, воткнутых в землю, висели сети. Рядом с ними на траве дремала стая собак. Мохнатый пес поднялся, потягиваясь, и лениво пролаял в мою сторону. Но остальные собаки, разжиревшие от длительного безделия, даже не пошевелились. А ведь зимой эти собаки, как вихрь, несут по снегу легкие нарты…

Милые, славные собаки! Мне захотелось пощекотать им бока, потрепать за уши!

Облас ткнулся носом в берег, но течение тотчас же начало относить его.

— Помоги мне, — попросила я Кирку.

Он продолжал сидеть, равнодушно глядя на меня.

— Ну же! — сказала я с сердцем. — Экий ты, право, Кирка.

Он не спеша поднялся и без труда вытянул облас на песок. Я вышла на берег со своим походным рюкзаком, отбросила за плечи косы и вытерла на висках пот.

— Почему ты не хочешь здороваться со мной, Кирка? Неужели ты, как и раньше, когда мы вместе учились, не признаешь девочек?

— Здравствуй, Анэ, — мрачно ответил Кирка.

Он стоял передо мной в длинной светлой рубашке без пояса, заложив руки за спину и расставив босые ноги в закатанных брюках.

Я чуточку обиделась на Кирку. Уж очень он равнодушно отнесся к моему возвращению и никак не оценил ни моего нового рюкзака, ни нарядного платья, которое я впервые надела перед отъездом из Ханты-Мансийска.

Мы помолчали.

— Дедушка в пууле, Кирка?

— В пууле. Вон в том чуме…

У меня забилось сердце, и я торопливо направилась к чуму.

— Надо облас перевернуть: пусть высыхает, — напомнил мне Кирка.