Мопассан

Взаимоотношения Мопассана и Золя всегда будут носить двойственный характер. Опираясь, сколько будет возможно, на учителя из Медана на заре своей карьеры, Мопассан отбросит, как только сможет, этот стесняющий его костыль. Уже 17 января 1877 года в письме к Полю Алексису он определил одновременно и свое восхищение, и свои опасения: «В настоящее время Золя — великолепная, блестящая и необходимая личность. Но его манера есть только одно из проявлений, а не вся сумма искусства. Зачем ограничивать себя? Натурализм так же узок, как и романтизм…»

Мопассан дорожит своей тягой к фантастике, которой не желает жертвовать во имя стойки кабака из «Западни». Он уточняет свою тактику: «Это письмо, само собою разумеется, не должно выходить за пределы нашего круга, и я был бы очень огорчен, если бы вы показали его Золя, которого я люблю от всего сердца и которым глубоко восхищаюсь: ведь он, возможно, будет обижен этим письмом».

Со Стариком Ги будет куда откровенней: «Что вы скажете о Золя? Лично я нахожу его совершенно безумным. Читали ли вы его статью о Гюго, статью о современных поэтах и его брошюру «Республика и литература»? «Республика будет натуралистичной, или ее не будет». — «Я только ученый» (Только!.. Какая скромность!)… Я только ученый!.. Ну и чванство!.. И никто не смеется…» Тактика Нормандца несколько поколеблена стратегией Итальянца. Скромность писателя? Нет. Они оба любят шумиху, но по-разному. Вся история их взаимоотношений являет собой пример странного содружества.

В один из субботних вечеров 1879 года Леон Фонтен и Ги уговорились встретиться в кабачке у. Фурнеза. Ги пришел из Безона пешком с мешком на спине. Они погрузились на «Лепесток розы» и по течению реки спустились до острова Пек. Менее безденежные, чем во времена Аспергополиса, они пообедали в гостинице Лефевр, переночевали там и назавтра рано утром отправились дальше. Маневрируют поезда, угольным дымом застилая небо Сислея. Зимородки стремительно носятся от ивы к иве. Гребцы игриво раскланиваются с купальщицами. В Конфлане Ги с приятелем причаливают и отправляются в парикмахерскую побриться, Ги пристает к парикмахерше. Затем проплывают до Андрези и с яликом на плечах переходят через плотину шлюза.

— Я чертовски голоден, — говорит Леон. — Завтракать будем у Золя?

— Еще как! За четверых!

Перед Вилленом они высаживаются в тростники Медана. Оба путешественника пересекают луг и идут по мосту Западной железной дороги.

Ги вспомнил об этой поездке в «Воскресных прогулках парижского буржуа». Артур Мейер, директор «Голуа», предложил ему оживить очерки фактами из современной жизни. Ги по этому поводу писал Золя: «Мейер вот уже целых две недели преследует меня, требуя, чтобы я побывал со своим приятелем Патиссо[56] у некоторых людей искусства и начал свой обход с вас. Сперва я отказался, боясь причинить вам неприятность. Он возразил мне, что одной статьей больше или меньше, не имеет значения. Ведь о вас уже столько писали… Этот аргумент мне показался справедливым, и я сдался».

Молодые люди добираются до места, откуда уже виден дом писателя. «Сначала с левой стороны показалась старинная, изящная церковь с двумя башенками по бокам… Большое квадратное строение, новое, очень высокое, казалось, породило, как гора в басне, крошечный белый дом, притулившийся у его подножия. Этот домик — первоначальное жилище — был построен прежним владельцем. Башня же воздвигнута Золя».

Путешественники переглядываются: они смущены своими костюмами лодочников. Леон Фонтен делает смешную гримасу, Ги пожимает плечами.

«Большая собака, помесь сенбернара с ньюфаундлендом, грозно зарычала». Ги энергично звонит. Госпожа Золя узнает их, недоверчивое выражение сбегает с ее лица, и она открывает калитку.

— Боже мой, как вам должно быть жарко! Только не простудитесь! В доме очень прохладно…

Вот она, эта Александрина, высокомерная, деланно слащавая, бездетная жена, но в глубине души исполненная материнских чувств…

Они взбегают по лестнице. «Дверь открылась в необъятную высокую комнату, освещенную огромным окном, выходившим на равнину». Приютские дети, которым госпожа Золя завещала дом, занимаются теперь гимнастикой перед камином. На его мраморной доске по-прежнему можно прочесть девиз по-латыни: «Ни дня без строчки».

Метр с асимметричным лицом, в ночной сорочке, заправленной в коричневые бархатные брюки, встречает своих учеников, оторвавших его от работы. Из большого окна открывается вид на леса Во, на склоны Оти, Триель, Шантелу, Андрези, на долину рек Уазы и Сены. Река течет у самого полотна железной дороги, отделяющей поместье от берега. Золя, неожиданно разбогатевший — успех не покидает его после «Западни», — купил также и небольшой остров на Сене.

«Потом он рукою указал на два кресла и опять сел на диван, подогнув под себя ногу. Рядом с ним лежала книга; правой рукой он вертел нож из слоновой кости для разрезывания бумаги и время от времени разглядывал его кончик, близоруко прищуривая глаза».