Мораторий на крови

— Выспалась? — спросила участливо. — Иди поешь, ведь еще и ночь впереди, нам свой отдых отработать предстоит. Эх, мне бы моего джигитика бог послал, но, видно, не судьба…

Два дня прошли для Зейнаб в постоянных думах о брате. На занятиях по стрельбе она машинально, особо не целясь, палила по мишеням. Былая меткость вдруг пропала, пятью выстрелами она выбивала не более сорока очков, чем вызвала недоумение у их прыщавого инструктора. Потом изучала взрывные устройства, в который раз примеряла и затягивала пояс шахидки.

В эту ночь Зейнаб с нетерпением ждала командира боевиков, он пришел, когда она уже спала. Разбудил поцелуем, но, прежде чем раздеть, сунул девушке небольшой сверток.

— Прежде поешь. Здесь твоя любимая пахлава и гранатовый сок.

Сегодня она была готова выполнить его любые желания. Заставила себя съесть приторное, хотя и желанное лакомство, выпила почти литровую бутылку сока. Еда подкрепила ее, осталось главное — узнать правду о смерти брата. Как видно, командир готовился к свиданию. От него исходил тонкий аромат мужской туалетной воды, показавшийся ей прохладным, как дуновение ветерка в духоте ночи. В отличие от рядовых боевиков, Гурам мог позволить себе такую мужскую роскошь, как французский парфюм. Да и одевался командир более стильно, чем остальные бойцы, часто появлялся в футболках «Адидас», а однажды Зейнаб увидела его в светлом легком костюме с галстуком, видно, собирался на какую-то важную встречу.

«Сейчас или никогда», — решительно подумала она. И в ответ на нетерпение командира, снимавшего с нее легкую прозрачную сорочку, сама стала раздевать его, буквально срывая одежду с мускулистого тела. Эти действия еще больше воспламенили Гурама. Страстным поцелуем он впился в губы Зейнаб, оторвавшись, стал целовать грудь, соски, все тело и, через показавшиеся ей бесконечно длинными мгновения, овладел ею.

Пока Зейнаб, собиравшаяся спросить командира о брате, ласкала его, расслабленный Гурам неожиданно произнес:

— После сегодняшней ночи к тебе, моя ханум, никто приходить не будет. Я оставлю только для себя такую, как ты, красавицу. А если будет угодно Аллаху, и женюсь на тебе.

— Но я слышала, ты уже дважды женат…

— Наша вера, об этом сказано в Коране, разрешает иметь до четырех жен. Те две далеко от меня, а ты — самая молодая и красивая, вот тут — рядом. И с тобой я чувствую себя молодым, по-настоящему счастливым.

Обескураженная столь откровенным признанием командира в любви, Зейнаб растерялась, но решила довести дело до конца.

— Я, милый Гурам, тронута твоим отношением ко мне и постараюсь быть тебе верной женой. А теперь скажи, правда ли, что моего брата Арифа подорвали в русском городе Тригорске наши же люди? Ходят такие слухи. Только скажи правду. — Прижавшись всем телом к командиру, Зейнаб ждала ответа.

— Врать не буду, — после короткой паузы произнес командир. — Действительно, в Тригорске наши взорвали автобус, в котором находился Ариф. Говорят, произошла ошибка, там посчитали, что в автобусе перевозили местных заключенных, а твоего брата накануне должны были расстрелять в местной тюрьме. Но его спас мораторий, запрет на смертную казнь их президента.

Значит, Лейла сказала правду. Уткнувшись лицом в подушку, Зейнаб не смогла сдержать слез. И сквозь рыдания услышала голос командира:

— Не плачь, любимая, я постараюсь быть тебе не только мужем, но и братом. А сейчас иди ко мне.

Разметав по подушке влажные от слез волосы Зейнаб и целуя ее, Гурам вновь овладел ею.

82

Покинув централ, Иван Пелипенко уехал в родную деревню под Тригорском, в ней ему принадлежал доставшийся от родителей дом. Здесь, в Солнцеве, обычно по выходным, он занимался, подобно другим дачникам, сельскими делами и свой сад-огород содержал в достойном порядке. Весь набор овощей: ранний редис, лук, чеснок, огурцы — у Ивана были свежайшие, с грядки. Он выращивал на пяти сотках картошку, к осени поспевали в теплице помидоры. Нечасто, раз в месяц, к отцу наезжала дочь Таня с внуком Павлушей, увозившая на машине изрядную часть того, что выращивал Иван.

В Тригорске Пелипенко куковал один. После смерти супруги от рака груди так и оставался бобылем. Друзьями в городе он не обзавелся, из сослуживцев чаще всего встречался с доктором Пирожковым, бывало, Григорий наезжал к нему в деревню.

В такие приезды им на вечер хватало бутылки водки по «ноль семь». Пирожков, родом с Украины, привозил с собой самолично приготовленное сало с перцем и чесноком, иногда казенный спирт. Иван готовил сносную закуску.

В застолье говорили о разном. С ностальгией вспоминали советские времена, когда оба были еще молодыми, а централом командовал бывший фронтовой офицер, жесткий, но справедливый полковник Родченко. Папушу за грубость и чванство оба не любили, в разговорах часто осуждали, это сближало двух разных по характеру и профессиям людей.