Морок

Уголки рта Мишина не смеются. Они трагически вялы и черты лица неестественно заострены. Как у покойника. Во, чёрт! Освещение здесь, что ли такое? Вадим боится признаться себе, что за чертами боевого товарища видит печать. Ту самую печать, которой метит старуха, выбирая тех, кто пойдёт с ней в последнее одностороннее путешествие. Пока Мишин шутит, Вадька цепенеет от холода. Он видит не только печать. Он видит ДАЛЬШЕ. Он видит, как погибнет скоро Володя Мишин. Словно вспоминает то, чего ещё не настало… Бегущий сержант спотыкается о пулю, выпущенную снайпером. Падает, зажимая краснеющее колено. Лицо его — гримаса боли и ярости. Он что-то кричит, но уже спустя лежит бездыханным кулем. Вторая пуля на лбу аккуратно сверлит точку. Видение настолько потрясающе, что Вадька ни секунды не сомневается, что всё случится точь в точь. Очень скоро. На прорыве. Но боже… Откуда он это знает? Так не бывает! «Бывает». — Доносится откуда-то эхом в голове и оттуда же приходит ответ. Он знает, потому что всё это уже переживал. Переживал?! Да! ПЕРЕЖИВАЛ.

— Вован?! — Язык заплетается от суеверного ужаса. — Ты это… Будь осторожней.

Мишин ёрничает и не замечает над собой никаких «печатей».

— Спасибо, братишка, что заботишься! Осторожность — моё второе имя! Не ссы, Сибирь! Я бы давно стал грузом двести, если б не осторожничал.

Из пяти пятый -

… Большой виниловый диск вращается с подачи маленького рычажочка, отвечающего за переключение оборотов. Пластинка крутится неторопливой каруселью, завораживая глаз и пока ещё не издаёт звуков, за исключением, быть может, шума несмазанного штока. Игла ещё не опустилась на гладь винила, но Олег уже предвкушает музыкальную тему. Джаз Гленна Миллера. Невероятно как, но Олег, не имеющий музыкальных пристрастий, тем не менее, пристрастился к этому оркестру. Прасковья Степановна, будучи больной женщиной, всегда просила Олега поставить эту пластинку. Лёжа на диванчике с покрытыми шалью ногами, он закрывала глаза и с первыми музыкальными аккордами отправлялась в мир воспоминаний. Волчонку размеренные такты тромбона и трубы ни о чём не говорили. Поначалу. Уже потом Олег через раз ловил себя на том, что накручивает в голове эту музыку. Непроизвольно легко она переливалась в памяти, создавая в душе особое настроение.

— Прикольно играют ребята. — Олежка не знает, как правильно выразить свой позитив, но решается как-то выразить свою оценку.

Игла мягко скользит по дорожке, выбивая из динамиков старой радиолы оркестровый биг-бэнд.

Баба Паша косит глазом на Олега, видимо, не совсем разумея молодёжный сленг. Однако, улавливает по двум последним словам одобрение юноши.

— Это моя молодость, молодой человек. Ветреная и сумасшедшая. Я старая клюшка могу не помнить, что со мной было час назад, но зато времена моей юности помню до мельчайших подробностей…

Баба Паша преображается и уже говорит не как заскорузлая бабка: «ох те, внуча, наполни грелочку погорячей-ка», а как интеллигентная женщина преклонных годов. Глаза её оживают, и словно растворяется старческая немощь по мановению палочки, что зовётся памятью.

— Мне было девятнадцать, когда впервые я услыхала эту музыку на экране сельского клуба «Даёшь молодёжь». «Серенада солнечной долины» — так назывался фильм, где звучали ритмы джазового оркестра и тогда для нас колхозников, не знавших ничего, кроме рабочей агитки «Нам ли стоять на месте!» это был совершенно непонятный мир. Чужой и почти враждебный. Кабы американцы не помогли нам победить Гитлера, я считаю, и фильма такого допустить не посмели. Но тогда мы дружили с союзниками и «Серенада» закружила головы всей молодёжи нашей необъятной Родины. Коленька, тогдашний мой кавалер водил меня на этот фильм восемь раз и он бы сводил бы и в девятый и в десятый, но в пору своих совершенных годочков ушёл довоёвывать на фронт, а оттуда уже не вернулся. Шёл сорок пятый, а о победе мы услыхали только в середине мая. Слишком далёк был город от той заброшенности, где жили мы, коренные сибирячки. А висюльник то, что репродуктор по-другому с сорок второго охрипевши сдох…

Продолжение истории бурной молодости Прасковьи Степановны Олег слушает в течение шести вечеров: за чаем, на кушетке, за ужином и вообще по случаю словоохотливости хозяйки, а таковая у неё возникает всегда, когда не мучают боли, а фоном служит задорный биг-бэнд.

… «па-а-у!» — восклицает в заданных промежутках труба и катится перекатами: «фаву-фаву, фаву-фуа-а-а; фаву-фаву, фаву-фуа-а-а». Спорит с кларнетом и тромбоном решительный саксофон, а перекаты продолжают стелить заданным тактом дирижерской руки. Музыка залпового настроения.