Морок

… Распухший от жажды язык одеревенел во рту, стал инородным телом, кляпом… Слюна давно не выделялась, оттого и кажется, что рот полон дыма, гари, песка и никчемной задубевшей субстанции, под названием язык. Вадим слизывает кровь с потресканных искусанных губ и тем самым пропитывает иссохшее нёбо. Хоть что-то, пусть не влага, но всё же… Сегодня восьмой день без воды. Это край! На поверку выходит: человек может долго не есть, обходиться без этого, если на то есть воля и злость. Но без воды, как не гоношись, одуреешь и высохнешь как мумия. Как фикус в Сахаре. Край… Мысли густеют как кровь в жилах, становятся вязкими, тугими и медлительными как само тело. Тело, кстати, живёт отдельно от головы. Та в прострации… Ловит полуобморочные приходы с вытекающими галлюцинациями. А тело, хоть и тупит иногда, делает, однако нужную необходимую работу. Руки передёргивают затвор, меняют режим стрельбы: «автомат-одиночный», сбрасывают пустой рожок, вставляют полный. «Калаш» управляет руками. Пока автомат с тобой, он твой бог и начальник. Остальное от везения. А везением правит слепой случай и инстинкт. Инстинкт у Вадьки развит, замечено им самим. Уходит с места за секунду, как туда воткнётся пуля, расшибёт в крошки кирпич или звякнет об металл. Уходит от смертушки неосознанно, путано, без мотивации, словно кто-то неведомый толкает его, а вот, поди же, и слова те рядом. Того ведуна. СМЕРТЬ БУДЕТ РЯДОМ, НО ТЕБЯ НЕ КАСНЁТСЯ. Это программа с чужого языка и в неё хочется верить. А уж коли Вадьке фартит, значит, он в неё и верит.

— Ща по новой попрут. — Облизывает сухие губы Зарецкий, невысокий юркий паренёк с Ростова. По везению он второй после Вадима, имеет пустяковое ранение в плечо и преимущество в скорости. Движется змейкой как вьюн. И вприсяд, и прыжком и рывком. В то время как Вадим, словно сомнамбула тряпично жмётся к стенке. Его подташнивает и, похоже, контузия у него посерьезней, чем он думал. Край… Закрыть бы глаза и долго б не открывать. Пока этот пыльно кирпичный ад не закончится. Прошёл час (а, кажется, прошёл год), как их пытается выбить неприятель из южного крыла пересечений улиц Пролетарской и Интернациональной. Город раскромсан. Город — слоёный пирог и «свои» как правило, рядом, рукой подать рядом, только до них ещё раньше расположены позиции боевиков. Мешанина не позволяет орудиям вести прицельный огонь и поэтому свои частенько катают под пресс своих же. И тут не роковая ошибка с путанием координат. Просто плотность огня и очевидность цели размыты настолько, что снаряд, угодивший в «пирог» забирает десять жизней врага и горбушку из пяти жизней наших ребят. А то и в обратной пропорции. Раньше подспорье создавали танки и бронетехника, те целили в самое жерло осиных гнёзд и попадали без ущерба «своим» же. Или почти без ущерба. Потом танки стали хорошо гореть, подрываемые ушлыми ваххабитами и улицы стали непроездными, сплошным нагромождением горящего металла, в слои которого и чёрт не рискнет заглянуть. Поддержка пошла в основном артиллерией, но зенитки били с погрешностью пяти к двум, россыпью как доведётся и часто наобум. Это было нормально, когда город ещё не был смешан. За Сунжей, мол, враги, а до моста ориентировочно «свои». Опять же ориентировочно. Теперь, когда всё перемешалось на грёбаной шахматной доске и дома ощетинились друг против друга, вылетевший снаряд забирал жизни всех без разбору. Считалось, таким образом, подавляется превосходящая сила противника, а те уцелевшие «свои», попавшие в зону обстрела, должны помолившись и уповая на удачу выбираться из пекла. Выбирались. Но не все. И не всегда…

— Зоря! Ты как?! Живой?! — Шлепает его по щеке Мишин. Несгибаемый и волевой Мишин. Демон войны. Ему, Зорьке, до него как до Китая раком…

— Да. Я так… просто… Ща! В башке колокол, бляха… — Вадька пытается встать, но его кренит вправо.

— Тихо-тихо, боец! — Удерживает его падение Мишин. — Я гляжу, тя здорово шандарахнуло. Слышишь хорошо меня? Я грю слышишь меня хорошо?!!!

— Не очень. Средне… Мутит. Голова…

— Это ясно. Ты давай соберись, боец! Счас душары попрут, чувствую я. Тишина нехорошая. Василь!!! — Кричит Мишин высокому свердловчанину. — Поройся в аптечке! Зорину анальгин и стрептоцид на всякий случай. Есть ещё контуженные?!

Мишин идёт дальше, а к Зорину подбирается Васильев, суёт в ладонь два маленьких кружочка.

— Запить бы. — Вадька глупо таращится на Василя. Тот делает осмысленный жест.

— Нагони слюней и глотай вместе.

— Где их взять, слюни эти?