Морок над Инсмутом

Чтобы войти в здание, мне пришлось спуститься к пристани и зайти со стороны пляжа. Зеленые колонны из чего-то похожего на пораженный грибком картон возвышались по обе стороны внушительной двери с панелью из цветного стекла, преимущественно зеленого и голубого, изображавшей мужчину с головой каракатицы в аккуратном монашеском одеянии, которого художник наделил ненормальным количеством глаз. Дагон, насколько я знал, был человеком-рыбой, богом филистимлян. На мой взгляд, в этом городе бог филистимлян был как раз на своем месте. У нас великая страна: если ты наполовину рыба, платишь почти все налоги, пожираешь младенцев и при этом не японец, то тебя ждет прекрасное будущее.

Я постучал по голове каракатицы, но ничего не произошло. Тогда я заглянул в некоторые из ее глаз, и у меня засосало под ложечкой. Почему-то при ближайшем рассмотрении лицо головоногого выглядело не таким уж глупым.

Я толкнул дверь и оказался в прихожей. Все было, как я и ожидал: приглушенный свет, старые, но плохие картины, несколько полупорнографических статуэток, сильный запах вчерашних благовоний, призванных заглушить рыбную вонь. Религиозной атмосферы там было не больше чем в двухдолларовом борделе.

— Йо-хо, — сказал я, — Дагон пришел…

Эхо собственного голоса показалось мне жутковатым.

Я прошелся по комнате в поисках разгадки. Попытался сказать «пот йе

что-то там…» и подкрутить несуществующие усы, но в голову все равно ничего не приходило. Может, пора обзавестись пенковой трубкой с кокаином и войлочной шляпой, а может, моноклем и коллекцией инкунабул.

Там, где обычно ждешь встретить портрет Джорджа Вашингтона или матери Джин Харлоу[12], орден повесил потрясающе уродливую картину «Наш Основатель»: капитан Оубед Марш, одетый как адмирал Батлер[13], стоит на берегу полинезийского рая, а его славный корабль болтается на горизонте, причем лишенный всякого чувства перспективы художник изобразил его так, словно тот был высотой в три фута. Капитан в окружении забавного вида туземных прелестниц выглядел довольным, как Эролл Флинн[14] на собрании герл-скаутов. Особенно удались художнику нагие тела. одной смазливой смуглянке он нарисовал такие бедра, что Ломбард[15] позеленела бы от зависти; ее лицо напомнило мне Дженис Марш. Вероятно, это была прапрапрабабушка Принцессы Пантеры. На заднем плане, как раз напротив корабля, из моря поднималось что-то очень похожее на каракатицу. Мазила с кисточками и тут просчитался. Тварь с извивающимися щупальцами оказалась вдвое больше Оубедова клипера. Но самой неприятной деталью картины был тип в плаще и маске, который, стоя на палубе, сжимал в каждой руке по ножке младенца. По-видимому, он только что разорвал ребенка на части, как куриную косточку, и теперь поливал его кровью глаза каракатицы.

— Прошу прощения, — пробулькал у меня за спиной чей-то голос, — могу я вам чем-нибудь помочь?

Обернувшись, я едва не задохнулся: передо мной стоял согбенный и древний Хранитель Культа. Его плащ в точности повторял одежду человека с головой каракатицы на двери и раздирателя младенцев на картине. Лицо его скрывал капюшон, голос звучал не лучше, чем радио в ванной Пасторе, а изо рта пахло хуже, чем вонял бы сам Пасторе после полутора недель в воде.

— Доброе утро, — сказал я, позволив себе пустить петуха в верхнем регистре, — меня зовут, э…

Я ляпнул первое, что пришло в голову:

— Меня зовут Герберт Уэст Лавкрафт. Гм, Г. У. Лавкрафт Третий. Меня так притягивает все древнее и эзотерическое, знаете ли.

«Знаете ли» я позаимствовал у того типа с моноклем и старыми книжками.

— У вас, случайно, не найдется вступительной анкеты? Или какой-нибудь инкунабулы?

— Инкунабулы? — просипел он.

— Это книги. Старые книги. Печатные книги, изданные до тысяча пятисотого года от Рождества Христова, старина.

Как видите, кое-какой словарный запас у меня тоже имеется.

— Книги…

Собеседником он оказался неважным. К тому же он двигался, как Лоутон[16] в «Соборе Парижской Богоматери», а его плащ спереди, там, где была вышита каракатица, как я с омерзением отметил, намок от слюны.

— Старые книги. Темные тайны, знаете ли. Что-нибудь циклопическое и гонимое судьбой как раз по моей части.

— «Некрономикон»? — Он произнес это слово с большим трудом и большим уважением.

— Похоже на то.

Квазимодо покачал головой в капюшоне, и тот едва не упал. Я успел заметить зеленоватую кожу и большие влажные глаза.

— один старый приятель присоветовал мне прийти сюда, — сказал я. — Классный парень. Лэйрд Брюнетт. Слышали про такого?

Видимо, я нажал не на ту кнопку. Квази выпрямился и на пару футов подрос. Мокрые глаза сверкнули, как два бритвенных лезвия.

— Вам надо встретиться с Дочерью Капитана.

Это мне не понравилось, и я сделал шаг назад, к двери. Квази положил руку мне на плечо и крепко сжал его. Он был в рукавицах, но мне показалось, что внутри них многовато пальцев. Хватка у него была, как у ядозуба[17].

— Превосходно, — сказал я своим нормальным голосом.