Морок над Инсмутом

— Потому что, — продолжал я, — я не хочу видеть, как ты растрачиваешь попусту свою жизнь в таком месте, как это. Я не хочу думать о том, как ты сидишь тут одна, в добровольном изгнании, словно те бедолаги-носители, которые заперлись в своих домах от стыда перед людьми — или которых заперли их отцы и матери, братья и сестры, сыновья и дочери, не понимая, что происходит, веря байкам о шашнях Оубеда Марша с дьяволом или мистериях Дагона. Вот где настоящий-то ужас, понимаешь, — не в страшных снах и не в дурацких ритуалах бывшей масонской ложи, а в том, какое множество жизней погубили суеверие, страх и стыд. Не становись частью этого кошмара, Энн; делай что хочешь, только не поддавайся. Гидеон Сарджент не поддавался — и он однажды сказал мне, хотя тогда я его не понял, что я должен приглядеть за тобой, чтобы и ты тоже не сдавалась.

— Но в конце концов они его достали, ведь так? — сказала она. — Жители Глубин его достали.

— Он погиб от несчастного случая в море, — строго сказал я ей. — Ты это знаешь. Давай обойдемся без мелодрамы, пожалуйста, ты ведь и сама этому не веришь. Ты должна понять, Энн: истинный ужас не в кошмарных снах, а в том, что ты можешь позволить им сделать с тобой.

— Знаю, — ответила она тихо. — Я все понимаю.

Я тоже понимал, в некотором роде. Ее первое письмо ко мне уже было криком о помощи, хотя никто из нас тогда еще этого не знал, но в конце концов она не нашла в себе сил принять помощь, когда я ее предложил, и поверить в найденную мной научную интерпретацию фактов. На когнитивном уровне она понимала, но сны — результат самовнушения или нет — лежали глубже и потому оказались слишком сильны для доводов рассудка.

И в этом, подумал я, крылся новый ужас: правда, даже когда она найдена и раскрыта, недостаточно сильна, чтобы спасти нас от самых отвратительных предрассудков.

У меня долгое время не было повода съездить в Инсмут, и прошло несколько месяцев, прежде чем я наконец нашел причину позвонить. Портье в отеле удивился, что я ничего не слышал — как будто все, известное жителям Инсмута, должно немедленно становиться известно и всем остальным.

Энн умерла.

Утонула в глубокой воде за рифом Дьявола. Ее тело так и не нашли.

Я так и не получил никакой премии за инсмутский проект, и, хотя его теоретическая подоплека довольно любопытна, репутацию он мне не создал, вопреки моим надеждам. В общем-то, из этой работы не вышло ничего, кроме статьи.

Николас Ройл

Возвращение домой

Железнодорожный вокзал «Дунай» в Белграде был холоден и темен, служащие неприветливы. Даниела с трудом подавила желание бросить все и вернуться в свою маленькую комнатку рядом с бульваром Юрия Гагарина. Но она приняла решение, и она его выполнит.

В Белграде было уютно — уровень жизни куда выше, чем где бы то ни было в Румынии, — но все равно не как дома. Ее знаний сербского с трудом хватало на то, чтобы заказать пива или купить автобусный билет. Лишь благодаря помощи других беженцев из Румынии она смогла найти комнату и купить туда большой диван и старый телевизор.

Когда из Румынии начали просачиваться первые сообщения о массовой бойне в Тимишоаре, она сутками сидела возле телевизора и ждала новостей. Мутными от бессонницы глазами она смотрела, как в центре Бухареста толпы людей собираются, по видимости, для того, чтобы выразить поддержку президенту Чаушеску. Она не верила своим глазам. Всего несколько недель назад пала Берлинская стена, из Чехии прогнали коммунистов. А румыны хотят простить режиму Чаушеску убийство тысяч людей в Тимишоаре, не говоря уже о тотальном подчинении всей страны в последние двадцать четыре года.

Люди на площади махали знаменами и слушали, как бормочет с балкона Чаушеску. И тут начало совершаться немыслимое. Даниела застыла на своем диване, едва осмеливаясь дышать из страха пропустить что-нибудь. Кое-где в толпе люди стали бросать знамена наземь и поносить своего президента. Их становилось все больше, и Чаушеску смешался. Он верил, что народ его любит, ведь его подхалимы твердили ему об этом каждый день. Его правая рука рубила и кромсала что-то в воздухе, как будто желая смести зачинщиков беспорядка с лица земли, стереть их, как досадную ошибку.

В ту ночь отряды из рядов Секуритаты — ненавистной тайной полиции — ответили силой. Десятки людей погибли, но дух народа сломить не удалось. В одиннадцать утра на следующий день по телевидению передали, что министр обороны оказался предателем и покончил с собой. Люди увидели в этом событии поворотный момент, и толпа атаковала здание центрального комитета.

Даниела, скорчившись, сидела перед телевизором на полу, ее рот то пересыхал, то наполнялся соками страха и возбуждения. Все ее тело вибрировало, точно взведенная до отказа пружина.

Чаушеску был еще в здании, когда революционная толпа ворвалась внутрь и принялась неистовствовать. По телевизору показали, как его вертолет оторвался от крыши в тот самый миг, когда на нее повалили люди.

Даниела плюнула в экран и взмолилась: Господи, пусть этот вертолет упадет!