Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска

Взгляд, который кинул Вендрамин на своего предполагаемого шурина, не выражал родственных чувств. Однако он попытался обратить все в шутку:

– Честное слово, Доменико, вам надо было идти в законоведы.

Граф вмешался в перепалку, наклонившись вперед:

– К чему спорить о словах? Не все ли равно, какое из них употребить?

Доменико не сдавался. Он сражался за свою сестру.

– А вы не думали, синьор, что патриотический пыл Леонардо после свадьбы может угаснуть и он не захочет управлять своими барнаботто?

– Это уже чересчур, – запротестовал Вендрамин. – Вы не имеете права оскорблять меня подобными предположениями.

– При чем тут оскорбление? Мы говорим об условиях сделки. Ваши обязательства могут считаться выполненными только после того, как наша тяжелая борьба будет доведена до конца.

Вендрамин криво усмехнулся:

– Слава богу, мессер, что ваш отец не разделяет этих узких злопыхательских взглядов.

Тут уж граф не мог не вступиться за сына:

– Злопыхательство здесь ни при чем, Леонардо. Поймите, что, не говоря обо всем остальном, патриотизм требует самых прочных гарантий. Если бы речь шла только о наших личных интересах, я был бы менее придирчив. Но тут затронуты интересы Венеции, и поэтому мы обязаны убедиться, что вы сделали все, что от вас требуется, прежде чем вознаградим ваши усилия.

В гневе Вендрамин забыл о всяком благоразумии:

– Вы требуете гарантий? А почему бы тогда и мне не потребовать их от вас? Гарантий того, что я не напрасно направляю мнение барнаботто в нужное вам русло?

Опершись рукой о колено, граф искоса взглянул на высокую, импозантную фигуру Вендрамина:

– Не хотите ли вы сказать, что могли бы направить его и в другую сторону?

Вендрамин был так раздражен, что опять поспешил с ответом:

– А почему бы и нет? Раз у меня нет гарантий, что со мной поступят справедливо, то я вполне мог бы пустить дело на самотек и позволить им придерживаться якобинских взглядов, которые для них более естественны.

Доменико поднялся, презрительно скривив губы:

– Так вот каков ваш патриотизм! Вас возмутило слово «сделка», а оказывается, что Венеция для вас ничего не значит? Что же вы за человек, Вендрамин?

У Вендрамина было чувство, что он попался в ловушку, и, как пойманный зверь, он всеми силами старался из нее выбраться.

– Вы опять неправильно поняли меня, причем намеренно. О господи! Как я могу взвешивать свои слова, когда вы заставляете меня все время отбиваться от обвинений, Доменико?

– Слова, которые не взвешены, лучше всего раскрывают суть.

– Но в данном случае слова не выражают того, что я думаю.

– Дай бог, чтобы было так, – холодно обронил граф. Насколько благосклонно он держался до сих пор, настолько же суров был теперь.

– Так и есть, синьор! Я был возбужден и говорил, не думая, что мои слова будут поняты превратно. Клянусь Богом, я буду драться за Венецию так же яростно, как Брагадин за Фамагусту.[226] Против меня тут выдвигают столько несправедливых обвинений, что я уже говорю то, что не соответствует моим мыслям. Единственное, чего я хотел, синьор, так это попросить вас подумать, не является ли все уже сделанное мной доказательством моего рвения, достаточным, чтобы допустить меня к тому счастью, к тому блаженству, о котором, как вы знаете, я мечтаю.

Доменико хотел ответить, но отец остановил его. Граф говорил вежливым и спокойным, но довольно холодным тоном:

– Если бы вы ограничились просьбой, Леонардо, мне трудно было бы устоять против нее. Но то, что вы наговорили…

– Я уже объяснил, синьор, что мои опрометчивые слова не выражают моих взглядов. Клянусь, что это так!

– Если бы я вам нисколько не верил, то отказал бы от дома сегодня же. Но что сказано, то сказано, и это пошатнуло мое доверие к вам и заставило меня осознать, что ваш брак с Изоттой следует отложить до тех пор, пока мы не доведем нашу трагическую борьбу до конца. Я должен так поступить не только из-за своих принципов, но и ради Венеции.

Вендрамин проклинал коварство Доменико, который, как он знал, его недолюбливал, и собственную несдержанность, помешавшую ему добиться цели. Но, во всяком случае, он сохранял позиции, которые занимал до сегодняшней попытки, и оставалось только отступить на них без ощутимых потерь. Он понурил голову.

– Признаю, что я сам виноват, а ваше решение справедливо, синьор. Я постараюсь принять эту отсрочку со смирением, которое загладит мою сегодняшнюю нетерпеливость. Надеюсь, что заслужу этим ваше доверие.

Граф подошел к нему и легонько похлопал по плечу:

– Я понимаю вас, Леонардо. Мы забудем этот инцидент.

Однако разговор, состоявшийся после ухода Вендрамина, показал, что инцидент не забыт. Граф Пиццамано сидел в кресле, погрузившись в мрачные мысли. Доменико некоторое время наблюдал за ним, затем спросил:

– Надеюсь, теперь вы видите, отец, за кого собираетесь отдать свою дочь?