Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска

Граф был в библиотеке с Филибером. Рассказ камердинера не добавил ничего нового к тому, что Доменико узнал от сестры, а письмо, которое он прочел после ухода Филибера, усилило тревогу, охватившую всех патриотически настроенных венецианцев. Ибо пока Марк-Антуан беспомощно лежал во французском посольстве, произошли зловещие события, встряхнувшие всех без исключения и заставившие даже самых беспечных заметить грозовые тучи, появившиеся на политическом небосклоне.

Нерадивость правительства Светлейшей республики и его неспособность оказать необходимую поддержку своим материковым провинциям принесли в конце концов горькие плоды в Бергамо. Подстрекаемые французами якобинцы, не встречая почти никакого сопротивления, захватили оставленное без присмотра кормило власти. Город восстал против Венеции, объявил себя проякобинским, вырастил Древо Свободы и образовал собственное независимое правительство.

Весть об этом вызывающем акте дошла до Венеции еще шесть дней тому назад. Все, начиная с дожа и кончая самыми убогими нищими на набережных, оцепенели от ужаса.

Доменико хотел было обсудить с отцом, охваченным глубокой тревогой, еще одно свидетельство французского вероломства, о котором писал Марк-Антуан, но тут объявили о приходе мессера Катарина Корнера.

Отчаяние читалось не только в тонких чертах его лица, но и во всех изгибах его изящной худощавой фигуры. Он принес новое безрадостное известие: еще один город последовал примеру Бергамо.

Подеста[242] Брешии, спасая свою жизнь, прибыл в Венецию в крестьянском платье и сообщил дожу, что Брешия тоже провозгласила независимость, установила символическое Древо Свободы и, в насмешку над Венецией, посадила у его подножия закованного в цепи льва святого Марка.

– Итак, наступил час расплаты за слабость нашего руководства, – заключил Корнер. – Республика разваливается на глазах.

Слушая речь инквизитора, в отчаянии напрягавшего свой тихий голос, граф потрясенно смотрел перед собой невидящим взглядом. Необходимо срочно навести порядок, думал он, прежде чем эта якобинская зараза поразит и другие подвластные Венеции города. Если сенат окажется неспособным решить этот вопрос, надо будет созвать Большой совет, и вся патрицианская верхушка должна будет взять на себя ответственность.

Наконец граф очнулся и проговорил страдальческим и сердитым тоном:

– Можем ли мы рассчитывать на героизм венецианцев после всех совершенных нами ошибок, упущенных возможностей, постоянной эгоистичной слабости нашей политики? Если не можем, то остается только смириться с крушением республики, прошедшей славный тысячелетний путь. Взгляните на это.

Он вручил инквизитору письмо Марк-Антуана.

Прочитав письмо, Корнер спросил дрогнувшим голосом, откуда оно пришло.

– Из надежного источника. От Мелвилла. – Граф печально улыбнулся. – Вы сделали поспешный вывод, что он бежал, узнав о предстоящем аресте, и я, проявив в тот момент слабость, согласился, что это возможно. Но теперь мы знаем правду. В тот самый вечер, когда вы хотели его арестовать, на него было совершено покушение, которое едва не кончилось трагически. С тех пор он находился между жизнью и смертью. Как только его силы в достаточной мере восстановились, он прислал мне эту бесценную информацию, причем с большой опасностью для себя. Надеюсь, это убедит вас, что он действует в наших интересах. Но оставим это пока. Надо передать эти сведения дожу. Или мы сделаем отчаянное усилие, или все пропало, мы будем обречены стать австрийской провинцией и жить по правилам, предписанным завоевателями.

– Но сделает ли необходимое усилие этот бесхребетный Манин? – произнес Корнер с необычной для него резкостью. – Или же воспримет это так же покорно, как он позволил грубой иностранной солдатне топтать землю наших провинций?

Пиццамано встал.

– Большой совет должен заставить его, он должен призвать сенат к немедленным конкретным действиям. Хватит уже обещаний подготовиться к тем или иным возможным обстоятельствам, которые в прошлом ни к чему не привели. Пускай Вендрамин мобилизует своих барнаботто на решительный бой с силами инерции. – Под наплывом чувств граф жестикулировал и говорил с театральным пафосом. – Если нам суждено погибнуть, погибнем же как мужчины, как потомки тех, кто завоевал славу нашей Венеции, а не как слабые безвольные женщины, в которых Манин почти превратил нас.

Глава 30

Согласие по принуждению

В результате собственной беспечности Вендрамин потерял много крови во время ночного нападения на Корте-дель-Кавалло и так ослабел, что вынужден был десять дней соблюдать постельный режим. И если забота о здоровье подсказывала ему, что надо вылежать еще какое-то время, то забота о своем положении в обществе и о репутации вынуждала его в данной политической обстановке показаться на люди.

Поэтому в тот самый день, когда Марк-Антуан отправил предупреждение графу Пиццамано, Вендрамин, презрев слабость и недолеченную рану, решился выйти из дому.