Морской Волк #10-12 - Союз нерушимый

Майор приказал лишить их саке – с учетом любви этой компании к горячительным напиткам, это должно было стать серьезной карой. Через неделю один из солдат комендантского взвода доложил командиру отделения, что из помещения, занимаемого переводчиками, несет невообразимой вонью. При обыске нашли брагу из водорослей, самодельный перегонный аппарат и канистру еще горячего самогона. Допрос показал, что аппарат соорудил Селедко, при активной помощи Бородинского. Уставное наказание, применяемое в таких случаях – избиение всего подразделения, – Инукаи счел нецелесообразным, поскольку было ясно, что оно не окажет нужного действия. Вместо этого он приказал споить виновным весь выгнанный самогон, в надежде на то, что они сдохнут от этого зелья – по мнению майора, воняло это многократно хуже гаолянового пойла, которым иногда пробавлялись его подчиненные в Маньчжурии, так что шансы на благополучный для Инукаи исход были неплохи. К сожалению, никто не помер, хотя на протяжении двух следующих суток переводчики имели неописуемый человеческим языком цвет физиономий.

Следующим воспитательным приемом было лишение переводчиков права на посещение солдатского борделя. Результат был предсказуем – Селедко и Бородинский использовали вместо женщин Гарцберга и Роммштейна. Майор с интересом энтомолога, изучающего ранее неизвестный вид насекомых, дожидался развития событий: если у Мойши и Фредди сохранилась хоть крупица мужского достоинства, они должны были прикончить Андрия с Петром; при таком развитии событий Инукаи имел полное право повесить убийц, что решало его проблему. К его сожалению, Фредди и Мойша не оправдали его надежд, покорно выполняя прихоти Селедко и Бородинского.

Вздохнув, майор прочел докладную – там было написано, что после отбоя из помещения переводчиков доносился вой, нарушающий положенную по уставу тишину. Ничего не поняв, Инукаи вызвал коменданта – тот тоже ничего не смог толком объяснить, доложив лишь, что этот вой был чем-то средним между волчьим воем, слышанным фельдфебелем в Маньчжурии, и человеческими звуками. Майор в оборотней не верил, а людей не боялся, и потому решил послушать лично, благо срочных дел не было. Через полчаса, стоя возле казармы вместе с комендантом и двумя унтер-офицерами, он услышал заунывный вой, складывающийся в искаженные слова на русском языке „Ще не вмерла Украина, поки мы живы…“ К человеческим песням, действительно, это не имело ни малейшего отношения – Инукаи доводилось слушать русские песни, и хотя они ему не очень понравились, сравнивать их с этим завыванием было просто некорректно. Завывание поддержали караульные собаки – они начали подвывать „певцу“.

Стучаться, понятно, никто не стал – один из унтеров распахнул дверь к переводчикам сапогом. Выгнанные во двор виновные имели весьма жалкий вид. Селедко – именно он, как оказалось, и запевал, вместе с Бородинским, тумаками принуждая подпевать Гарцберга и Роммштейна – жалко возражал что-то про „песни неньки незалежной“, эти оправдания были оборваны затрещиной коменданта: если вы служите Японии, то про всякое там, в прошлом, забудьте, и чем скорее, тем лучше для вас! И вообще, на службе, раз это входит в ваши обязанности, вы переводите с русского – но вне службы, находясь на территории империи, должны употреблять исключительно японский язык, даже в разговоре между собой, за исключением случаев, когда это будет особо дозволено.

И что с этими гайдзинами делать дальше? Битие уже не помогает. В традициях немецкой армии, заниматься строевыми упражнениями всю ночь? Так нет под рукой инструктора, знатока прусского „гусиного шага“, по-уставному носок тянуть – а простое волочение ног вокруг казармы это слишком легкое наказание. „Лечь-встать“ непрерывно, пока не сдохнут – этих сволочей не жалко, так казенное обмундирование в неположенный вид придет. И тут майора осенило.

Должны же и в отдаленном гарнизоне быть какие-то развлечения? Жалко, друг Икеда не видит, а то поспорили бы на бутылку саке, продержатся эти гайдзины до рассвета или до того обессилят и упадут?

– А нас за что? – взвыл Гарцберг. – Мы не хотели, нам этот приказал. Силой угрожая.

Бац – в морду. Смирно стоять! И объяснить – за что? Ну вот, выдавил – „за то, что не препятствовали нарушению“. Коменданту – обеспечить выполнение.

Какое-то беспокойство не давало уснуть. Перед рассветом Инукаи выглянул в окно – квартировал он в том же здании, что штаб, на втором этаже. Во дворе, общем с казармой, дергались и скакали четыре фигуры, возле ходил унтер с бамбуковой палкой, тут же пуская ее в ход, если кто-то ленился.

Скачите, скачите! Прыгать на месте, до рассвета – такой был приказ. Кто упадет, того будут бить палкой до тех пор, пока не встанет и не продолжит. А если не сможет встать, ну значит, забьют насмерть. Примерно так воспитывают солдат Императорской Армии, безжалостно отсеивая слабых, непригодных к службе. Гайдзинам такого не выдержать – так на то они и гайдзины?

Положено – молча! Что там этот, Селедко, орет в такт?