Мортон-Холл. Кузина Филлис

Гостиной называлась просторная комната с двумя окнами по одной стене; стена напротив примыкала к выложенному плиткой проходу от ректорской двери к широкой лестнице с низкими, до блеска отполированными дубовыми ступенями, которые хозяева явно не видели смысла скрывать под ковровой дорожкой. На полу в центре гостиной лежал вышитый ковер ручной работы. Из прочих украшений назову один или два семейных портрета (довольно странного вида); каминную решетку и щипцы с совком, отделанные латунью; и большую фаянсовую вазу с цветами на постаменте из фолиантов Библии Мэтью Генри[12] – это чудо громоздилось на обеденном столе, придвинутом к стене между окнами. Чай в гостиной устроили в мою честь, и я был премного благодарен хозяевам, хотя впоследствии нисколечки не жалел, что удостоился этой привилегии в первый и последний раз. Упомянутая выше общая комната, или столовая, или холл, куда попадали через викарную дверь, была несравнимо уютнее. Почетное место там занимал большой камин с печкой и крюком для чайника, под которым весело горел огонь; на полу лежал малиновый прикаминный коврик; все, чему полагается быть закопченным дочерна, было черным, а все, чему полагается блестеть, блестело; белый кафельный пол, белые занавески на окнах и другие детали обстановки, на которых заметна любая грязь, сверкали безупречной чистотой. Возле противоположной стены, во всю длину комнаты, располагался дубовый стол для игры в шаффлборд

[13] с доской, установленной под таким углом, чтобы опытный игрок сумел послать шайбу в нужное поле. Тут и там стояли корзинки с неоконченной белошвейной работой; на стене висела скромная полка с книгами для чтения – а не для подпирания громоздкой вазы с цветами! В тот первый вечер, ненадолго оставшись один в этой комнате, я наугад снял с полки две-три книги: Вергилий, Цезарь, греческая грамматика… Боже, куда я попал! И в каждой на форзаце имя Филлис Холмен! Я поскорей захлопнул книжицы, сунул их на место и отошел подальше. Я так оробел, что боялся приблизиться к кузине Филлис, хотя она всего лишь мирно склонилась над своим рукоделием. Ее волосы показались мне еще золотистее, ресницы длиннее, а гладкая стройная шея белее, чем прежде.

После торжественного чаепития мы вернулись в общую комнату, чтобы пастор мог выкурить трубку, не опасаясь осквернить табачным дымом дорогие камчатные портьеры унылого бледно-коричневого оттенка. Свое «преподобство» пастор Холмен обозначил с помощью небольших изменений в гардеробе, и самым заметным среди них был повязанный на шее пышный белый муслиновый платок – один из тех, которые утюжила миссис Холмен, когда я впервые пришел на ферму. Пыхая трубкой, пастор неподвижно смотрел на меня. Но видел ли меня? Не знаю. Тогда мне думалось, что видит и, полагаясь на какие-то свои критерии, пытается понять, чего я стою. Время от времени он вынимал изо рта трубку, легким постукиванием выбивал из чашечки пепел и задавал мне очередной вопрос. Пока его интерес ограничивался моими познаниями и кругом чтения, я сконфуженно ерзал и мялся, не зная, что сказать. Но мало-помалу он добрался до практических вещей, касавшихся железнодорожного дела, и я наконец почувствовал себя увереннее, потому что был искренне увлечен своей работой (если бы я не отдавался ей целиком, мистер Холдсворт не стал бы терпеть меня подле себя). В те дни я близко к сердцу принимал трудности, с которыми мы столкнулись при прокладке нашей линии: нам никак не удавалось найти в хитбриджских зыбях участок с пригодной твердой почвой. С энтузиазмом развивая эту тему, я не мог не поразиться прозорливости мистера Холмена, иногда вставлявшего свой вопрос. Разумеется, он не разбирался во многих инженерных частностях, иначе и быть не могло, но суть дела ухватил очень верно: вот что значит мыслить ясно и рассуждать логически! Филлис – истинная дочь своего отца как внешне, так и внутренне – часто отрывалась от работы, чтобы взглянуть на меня в попытке лучше вникнуть в мои объяснения. И ей это удавалось, я видел. Вероятно, ради нее я старался выражать свои мысли как можно доходчивее и подбирать для них наиболее точные слова. Мне хотелось доказать, что я тоже не лыком шит и кое в чем разбираюсь, хоть и не владею мертвыми языками.

– Что ж, теперь все понятно, – произнес наконец мистер Холмен, – у меня больше нет вопросов. Поздравляю, мой мальчик, в вашем возрасте не всякий имеет свою голову на плечах и рассуждает так ясно и здраво. Откуда у вас такой талант?

– От отца! – с гордостью объявил я. – Он изобрел новый метод сортировки составов. Может быть, видели заметку в «Газетт»?[14] Его изобретение запатентовано. Думаю, нет человека, который не слыхал бы о лебедке Мэннинга!

– Помилуйте, мы не знаем, кто изобрел алфавит!.. – сдержанно улыбнувшись, отозвался пастор и снова поднес ко рту трубку.

– Конечно не знаем, сэр, – обиделся я за отца, – когда это было!

Пых-пых-пых.