Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

И только бывший председатель вилайетского комитета относился к любимцу народа с явной неприязнью. Но его никто не слушал. Даже люди умные и образованные говорили: «Как хотите, а Кудрет-бей на редкость башковитый и везучий. Впутал в политику религию, но власти, которые даже под быком ищут теленка, его не трогают. Просто поразительно!»

Да, тут было чему удивляться. Впрочем, нельзя долго испытывать терпение властей. Кудрет уже перешел все границы. Сегодня он агитирует за веру, религию, за возврат к ношению чаршафов, завтра потребует восстановления халифа и падишаха, а послезавтра, развернув «святое знамя ислама», возглавит тех, кто попался на удочку, и такое натворит!..

Его, конечно, надо изолировать, заткнуть ему рот. Но сделать это в разгар предвыборной кампании было бы величайшей ошибкой. Стоит посадить его в тюрьму, как он сразу превратится в национального героя, «истинного борца за святую веру». И все-таки ничего другого не оставалось.

В день, о котором пойдет речь, на трибуну поднялся Длинный.

— Многоуважаемые, высокочтимые граждане! — взволнованно начал он.

Толпа на площади бурлила, как море во время шторма. Все старались разглядеть высокого широкоплечего оратора.

— Не тот ли это стамбульский журналист, которому так понравился Кудрет-бей?

— Он самый.

Длинный продолжал:

— Возможно, не все знают, что я корреспондент одной влиятельной газеты, которая поручила мне совершить поездку по вашей прекрасной Анатолии и выявить общественное мнение.

Раздались аплодисменты.

— Прекратите!

— Сейчас не к месту.

— Не знают, когда надо аплодировать!

— Дайте послушать!

— Я — стамбулец. Но ни разу не слыхал такого блестящего оратора, как Кудрет-бей-эфенди! И хочу, чтобы отныне вы считали меня своим земляком!

Раздались аплодисменты, перешедшие в настоящую овацию.

— Браво!

— Многие лета!

— Да не отнимет у нас аллах вас и бея-эфенди!

Длинный надрывно продолжал:

— Мое сердце бьется и будет биться только для вас, моя кровь течет и будет течь вместе с вашей! Ради вас, любимые соотечественники, ради земли нашей я готов пожертвовать своей жизнью!

Снова взрыв аплодисментов.

Когда наконец воцарилась тишина, Длинный, словно сдерживая рвавшиеся наружу чувства, прижал руку к сердцу.

— Что же случилось? Какая сила привязала меня к этим местам, к вам, дорогие соотечественники? Признаюсь, я был поражен вашим мужеством, вашим благородством, вашим рыцарским великодушием, наконец, Кудретом Янардаг-беем-эфенди, который с беспримерной смелостью открыл нам глаза на истинное положение вещей!

Грянули аплодисменты, и все хором стали скандировать:

— Бра-во! Бра-во! Куд-рет, Куд-рет, бра-во!

— Бра-во! Бра-во! Куд-рет, Куд-рет, бра-во!

— А сейчас, уважаемые граждане, я скажу вам еще несколько слов и уступлю место нашему дорогому Кудрет-бею-эфенди. Истина — это солнце!

— Солн-це! — откликнулась толпа.

— Грязью не залепишь!

— Не-за-ле-пишь!

— У кого поднимется рука залепить грязью правду? — вопил Длинный.

— За-ле-пить прав-ду!

— Народ сломает такую руку!

— Сло-ма-ет!

— Бра-во!

— Сло-ма-ем-ру-ку!

— И проклянем того, кто ее поднял!

— Я предложил Кудрет-бею свои услуги в качестве секретаря и буду служить ему без всякого вознаграждения, потому что я увидел, точнее, разгадал в нем архитектора нашего светлого будущего. Кудрет-бей-эфенди оказал мне великую честь, пожаловав эту очень ответственную и трудную должность. Считаю своим долгом выразить ему публично глубочайшую признательность и с превеликим удовольствием уступаю место этому поистине блестящему оратору.

Длинный сошел с трибуны. Кудрет пожал ему руку и шепнул на ухо: «Ну и сукин сын ты!» И ловко вскочил на трибуну.

— Слово предоставляется Кудрет-бею-эфенди!

Поднялся невообразимый шум. Люди кричали, хлопали в ладоши, Кудрет в костюме пепельного цвета, который очень к нему шел, стоял на трибуне, скрестив руки на груди, и с очаровательной улыбкой глядел на беснующуюся толпу.

— Браво!

— Многие лета!

— Да сохранит тебя аллах от дурного глаза!

— Слава матери, которая тебя родила!

Но вот бей-эфенди поднял руку.

Мгновенно наступила тишина — ни звука, как на дне глубокой пропасти.

— Мои любимые граждане! — начал было Кудрет, как вдруг в толпе раздался визгливый женский голос:

— Будь ты проклят этими любимыми гражданами!

Кудрет уже знал, что приехала жена и что она добивается встречи с ним. Но ему вовсе не хотелось встречаться с ней. Суд развел их, теперь они чужие люди. Как говорится, бык подох, рядиться не о чем. Шехвар, видимо, была пьяна. Иначе она не осмелилась бы прийти сюда и безобразничать. Как бы там ни было, необходимо любой ценой спасти свой престиж.

Длинный с Идрисом кинулись к женщине, пытаясь заткнуть ей рот и увести. По толпе прокатился недовольный ропот. Бывший председатель вилайетского комитета, стоявший недалеко от трибуны, ждал скандала.

— Оставьте ее в покое! — неожиданно крикнул Кудрет. — Пусть говорит! Солнце не залепишь грязью, как справедливо отметил предыдущий оратор!

Женщину отпустили. Она и в самом деле была пьяна, даже шаталась.