Московит-2

В глазах служанки так и читалось: «Обрюхатили женушек, бросили их, а сами пьют да поют, одно слово – мужики!»

* * *

Хмельницкий до рассвета не мог сомкнуть глаз. Беспокойно ворочался на походной лежанке, стараясь прогнать мучившие его мысли и погрузиться в сон. Страшное нервное напряжение последних дней не прошло бесследно, гетману жизненно необходим был отдых. Но сон упорно не шел.

Богдан скрежетал зубами от ярости, жгучей обиды и осознания собственного бессилия. Можно победить даже очень опасного врага, но как одолеть людскую глупость?! Уж если ближайшие соратники дальше собственного носа не видят, не могут предугадать последствия собственных поступков, да еще при каждом удобном случае бросаются обвинениями в трусости, что возьмешь с простых неграмотных казаков? «На Варшаву!» Им все просто, понятно: впереди богатый беззащитный край, впереди – столица, где можно разжиться великой добычей… Грабь – не хочу! А что дальше будет, они подумали?! Слепцы, безмозглые слепцы…

И снова, в который уже раз, шевельнулось страшное сомнение: не ошибся ли он, поднимая казаков да поспольство на борьбу за свои права. Ведь прошло меньше полугода, а сколько невинной крови уже пролилось! От донесений и жалоб, потоком текущих ему, волосы вставали дыбом: в таких ужасных подробностях описывались творимые зверства. Замирало сердце, а в душе разгорался праведный гнев. И много раз тянулась рука к перу и чернильнице, чтобы начертать повеления: изловить злодеев, прилюдно сечь канчуками, вешать, сажать на колья! А потом он бессильно хватался за голову: ведь все войско и весь поднявшийся простой люд не перепорешь и не казнишь! Каждого десятого – и то опасно, взбунтуются да разбегутся, с кем тогда воевать против Речи Посполитой?!

«Надо потерпеть… Великого дела без крови да обид не совершишь! Успокоятся люди, опомнятся! Не может же такое безумство твориться вечно!» – в отчаянии убеждал самого себя Богдан. Но время шло, а долгожданный покой в озверевшем, до предела ожесточившемся, охваченном войной крае никак не наступал. Рухнуло все: и законы, и стародавние обычаи, и те простые нормы, без коих немыслима человеческая жизнь. Поистине: «homo homini lupus est!»[52] Будто все хорошее сдул ураганный ветер, оставив лишь гниль и мерзость…

«Ты рассылаешь повсюду универсалы, призываешь чернь к неповиновению панам своим, пуще того, к их истреблению, а что будешь делать после? Как приведешь к покорности? Если дикий зверь попробует вкус человечины, он так и будет нападать на людей, пока его не убьют…» – суровые чеканные строки из письма пана Адама Киселя, всплывшие в памяти, жгли каленым железом. Прав, прав киевский воевода, чтоб ему! Все точно! Восставшее поспольство, почуяв запах крови и осознав, насколько это легко – убивать, грабить и насиловать тех, кто слабее, пустилось во все тяжкие. Число загонов увеличивается день ото дня. Возвращаются к мирной жизни, к плугу и инструментам своим считаные единицы, остальным поселянам пришлась по нраву вольная жизнь… Ох, вольная ли? Разбойничья – вот так куда точнее. И что теперь с ними делать?! Неужто и здесь прав пан Кисель: «…тебе придется восстанавливать спокойствие и порядок ужасными мерами, пролив новые потоки крови, подобные рекам!»

– Господи, вразуми! Подскажи, как поступить? Не ошибаюсь ли я? – шептал гетман трясущимися губами, устремив взор на лик Спасителя, освещенный тусклым огоньком свечи. – Не принесу ли вместо воли и счастья войску и народу своему лютое горе? Кем буду для потомков: благодетелем или злейшим врагом? Господи, знать бы ответ…

Часть IV

Глава 42

Дни быстро сокращались, в воздухе уже явственно чувствовалась предзимняя бодрящая свежесть. Лес вокруг лесопилки постепенно менял цвет, становясь желтым, а местами – бурым, там, где росли дубы.

«Эх, сейчас бы со спиннингом на реку… У хищника жор начинается, брал бы – только успевай вытаскивать! Наверняка тут и щуки попадаются, и судаки, а уж про окуня и говорить нечего!» – вздыхал я.