Московит-2

– Я сейчас велю его привести, – ответил татарин и уже хотел хлопнуть в ладони, призывая своих людей, но тут послышался быстрый топот. В палатку буквально влетел растерявшийся Выговский с испуганно-бледным лицом:

– Пане гетмане, не прогневайся! – еще в проеме начал кричать он. – Не успел я передать приказ твоей милости! Всех пленных… – генеральный писарь заметил Тугай-бея, осекся на полуслове и поклонился, растерянно бормоча: – Почтение и пожелания здравия высокородному мурзе Перекопа…

– Что?! – взревел гетман, потрясая кулаками. – Неужто убили?!

– Посекли саблями… Подвели ближе к стене, чтобы ляхам было хорошо видно, и всех, до последнего… Прости, торопился, но все уже было сделано!

– Кто посмел?! – Лицо Хмельницкого потемнело от прихлынувшей крови. Он тяжело, яростно захрипел, чувствуя, как тугие молоточки стучат в висках. – Без моей воли… Казню! Тотчас же! Говори, кто так распорядился?

– Лысенко… Да не он один виноват, светлый пане, все казаки шумели: «Смерть ляхам!» Больно уж им Кривоноса было жаль.

– Да христиане они или язычники поганые?! – возопил Богдан, схватившись за голову. – И ведь крест святой носят на теле! Ладно бы в бою! Но безоружных, раненых!.. Волки, хищные волки! Не люди! – Шатаясь как пьяный, он сделал несколько шагов, потом со стоном закрыл лицо руками.

«И вот такому народу ты хочешь дать волю, пане? Ради него готов и дальше вести войну?» – всплыли вдруг в памяти слова того же Выговского, сказанные совсем недавно, в этой палатке. Гетман до боли стиснул кулаки.

– Не стану докучать брату моему, – понимающе кивнул мурза. Если его и покоробили слова Богдана, сказанные про язычников и крест, он явно не принял их на свой счет, будучи свято убежденным в превосходстве собственной религии. – Я вижу, ты слишком огорчен, тебе нужно отдохнуть. Пленник будет ждать снаружи. Он твой.

– Благодарю и прошу не счесть мою вспышку за неучтивость! – спохватившись, кое-как произнес Хмельницкий.

Глава 46

«Матка Бозка, будь милосердна, исполни желание мое… Знаю, что грешна, что недостойна твоих милостей. Но ведь даже Сын Твой сказал про блудницу: пусть первым бросит в нее камень тот, кто сам безгрешен! И она осталась живой, ни у одного из палачей ее не поднялась рука…»

Елена, молитвенно сложив руки, проникновенно смотрела на образ Богоматери.

«Если я и поступала недостойно, то много раз уж за это наказана. Жестоко наказана… Услышь мои молитвы, сделай так, чтобы Дануська благополучно добралась до Богдана! А главное, чтобы он поверил и ее словам, и моему письму! Молю тебя…»

Елена всхлипнула. Ей было стыдно и противно. Тем не менее с истинно женской нелогичностью и непоследовательностью она убежденно отвергла бы любые обвинения в лживости и расчетливости. Разве же это ложь – немного повернуть обстоятельства дела в свою пользу? И о какой расчетливости может идти речь, если она полюбила Хмельницкого, когда он был лишь реестровым сотником? Полюбила страстно, отдалась ему, махнув рукой на стыд, приличия, осуждение и косые взгляды.

Ну да, большой это грех, ведь Богдан был женат. Но жена-то его тяжело болела, даже передвигалась с трудом, все знали, что недолго ей осталось жить. Поэтому и принял сотник в свой дом дальнюю родственницу-сироту… И доброе дело чтобы сделать, и заодно жене дать помощницу в хлопотах по хозяйству да в воспитании детей. А там… Случилось то, что должно было случиться.

Не устоял немолодой уже сотник, годящийся Елене в отцы, перед искушением, оказался плененным ее ангельской красотой. В конце концов, хоть он искренне любил жену, но был крепким здоровым мужчиной, со всеми потребностями… Люди же не святые! Боролся он с обуявшей его страстью, старался погасить ее, усердно молясь и вспоминая клятву, данную при святом венчании: «Быть вместе и в радости, и в печали, пока смерть не разлучит», но все было тщетно. Страсть лишь пуще разгоралась, как костер от дуновения ветра. Особенно из-за того, что Елена упорно не замечала его знаков внимания, держалась с ним вежливо и почтительно, как с благодетелем своим, но не более… Простодушный казак, привыкший к оружию, а не к женским хитростям, даже не подозревал, что это равнодушие было лишь показным, что Елена действовала по тщательно задуманному плану.

А что здесь плохого, позвольте спросить? Судьба и так оказалась жестокой: лишила родителей, заставила жить чужими милостями, чувствуя себя нахлебницей. Мало того, еще приходилось ловить злые взгляды, слышать за спиной мерзкие пересуды, выносить сцены ревности… Разве она виновата, что наделена такой красотой?! Двоюродная тетка, у которой жила под опекой, потому-то и упросила дальнего родственника своего, сотника чигиринского, взять сироту в Суботов. Привиделось ей, что Елена строит глазки муженьку… Тьфу! Этому толстому борову, на которого без отвращения и не взглянешь!