Московские были

После одного случая я сильно обиделась на Степана. Мы должны были пойти в «Славянский базар» на празднование Нового года. Почему-то он не полетел к семье. Неожиданно заулыбался, потянул меня в постель. Глядела на него с недоумением, но он был все настойчивее. Долго отказывалась, сказала ему в сердцах:

– Если тебе так невтерпеж, иди в ванную, обслужи себя сам.

Потом все же легла, со злости лежала неподвижно, но он даже не почувствовал себя виноватым. В ресторане мы были вчетвером, и я нагло заигрывала с Веней. Он мне, кстати, всегда нравился. Веня даже немного разозлился, его случайная подруга расстроилась. Позднее Степан обнаружил у себя в кармане бумажку с номером ее телефона, но утверждал, что так и не позвонил ей, хотя я долго отказывалась встречаться. Возможно, я не отвечала на его звонки, так как созвонилась с одним из моих прежних знакомых, и в пику Степану провела два воскресенья на даче у этого знакомого. В результате наша связь прервалась почти на полтора года.

Хоть немного, но нужно рассказать о Вене. Вениамин Семенович, как и Степан, был заведующим отделом, в том же проектном институте, что и Елена Владимировна. Тоже получал четыреста рублей в месяц, но дополнительные заработки не искал. Вероятно, другой характер, другие интересы. Тогда я еще не знала, что он коллекционер. Я уже писала, что именно через Веню мы со Степаном вышли на Валины «среды», а потом и на всю «лошадиную», как я ее называла, компанию. Дело в том, что по субботам Веня, Валя, ее дочь Соня и многие другие их знакомые посещали манеж, чтобы покататься часок на лошадях. Я там была только один раз, но разговоры о лошадях у нас бывали часты. Помню, что мне нравилось одно стихотворение Вени:

Потный бок; устал, поник:Час работал,

И опять к нему в денникВходит кто-то.Жесткий трензель губы рвет,Давит повод;Вновь за кругом круг идетДряхлый робот.Шум и гвалт; людской табун;

Ржанье, крики;Распластаться вдоль трибунВетром диким;Силы счастье, мышц комок,Стрелы-нервы:Все вложить в один рывок,

Быть лишь первым.Все в былом. Не ест, хандрит.Жизни бремяТянет бывший фаворит.Тлеет время.

Был момент, когда я во время очередной ссоры со Степаном как-то необычно посмотрела на Веню, когда мы сидели и обсуждали в кафе после встречи у Вали мою первую попытку написать детективный рассказ. Он внезапно посерьезнел:

– Оля, между нами ничего кроме дружбы не может быть. У меня семья в Саратове, да и здесь в Москве есть женщина, с которой мы в неплохих отношениях. Кроме того, ты хоть и в ссоре со Степаном, но для меня всегда останешься его девушкой.

Как он догадался? Какая я глупая.

Мне стало неудобно от такой отповеди, больше я не пыталась закидывать удочки, хотя повторяю, Веня мне всегда нравился. Историю о Вениной московской подруге рассказала мне как-то у Вали Елена Владимировна, но это было значительно позже.

Этот самый детективный рассказ я начинала писать три раза. Расскажу о нем тоже позже.

Валя нашла мне в 1979 году вариант обмена моей комнаты на более хорошую, расположенную в доме на 3-й Тверской-Ямской. Это практически центр Москвы. Оттуда был согласен перейти какой-то алкоголик. Но нужно было доплатить ему тысячу рублей. Таких денег у меня не могло быть в принципе. Помогла Нина. Она познакомила меня со старым заслуженным художником, членом Союза и даже одним из важных членов закупочной комиссии. Не буду тревожить его светлую память. Назову его Викентий Нилович. Очень хороший был человек. Условия договора были простые: он оплачивает разницу, а я сопровождаю его как натурщица и по жизни в течение года. Собственно, все оговаривала с Викентием Ниловичем Нина, она к таким вещам относилась очень рассудительно, а мне даже стыдно было это обсуждать. Но выслушала я Нину достаточно спокойно.

Викентию Ниловичу было за семьдесят пять. Он жил совсем рядом с улицей Горького. Двор дома выходил на Козицкий переулок. Квартира просторная, большой холл, гостиная, две спальни, одна из которых была всегда закрыта, и кабинет.

И все комнаты очень высокие. Викентий Нилович однажды обозвал свою квартиру генеральской. Впрочем, он и был генералом, только от живописи. Меня поразило, что на больших книжных полках стояло много старых чуть коричневатых фотографий. Викентий Нилович объяснил просто:

– Я ведь из старинной служивой семьи. Здесь не только мои друзья и знакомые, здесь и фотографии семьи моего дяди. Он до революции жил в этой квартире.

И добавил, показывая на статуэтки, расставленные на комоде, на изящный столик, стоящий чуть в стороне, на парные картины мужчины и женщины, глядящих с противоположных стен друг на друга: