Московские дуры и дураки

Мне пришлось тоже изучать этого старичка из «безумного дома». Согласно с моим воспитанием и званием, я изучал его, разумеется, по тому правилу, какое внушает для такого дела св. Иоанн Богослов. Из уважения к прямодушию г. Прыжова и по его желанию вызвать чью-нибудь заметку о той же личности, о которой он заявил свое мнение[3]

, я должен сказать, что изучение «Ивана Яковлича» привело меня совсем к другим результатам. Все действия этого старичка с приходящими к нему, множество его записочек, всякие рассказы о нем очевидцев разбирал я с испытанием их апостольскою мыслию о любви к нам Отца небесного, проявленной в воплощении ради нас возлюбленного и единодушного Его Сына; и не мог не видеть, что все дело и направление этого старца идет истинно по духу этой самой любви Божией к людям. Доказательство верности такого взгляда на Ивана Яковлича служит уже то самое, что, при этом взгляде на него, действия его оказываются достаточно понятными в своем разумном значении.

Надобно или быть совсем безумным, без всякого остатка здравого смысла (чего не находит в Иване Яковличе сам г. Прыжов), или смотреть на каждого человека прямо глазами той веры, что ради этого человека соделался человеком и жил и умер плотию Сам Сын Божий, — надо входить по возможности и в самую силу расположения этой любви Христовой к человечеству, чтобы закабалиться в «безумном доме», и почти полстолетия по-своему заниматься разными, по большей части, самыми житейскими нуждами и вопросами людей. Смотря очами Христова человеколюбия на людей, действительно удобно примечать светящийся и в житейских наших делах и затруднениях, даже во тьме разных дрязг земных, свет любви Отца небесного, не отвергающего пока еще ни одного грешника. И вот, Иван Яковлич и следит во всем и на всех этот духовный свет Божией к нам во Христе любви. В ком найдется хотя некоторое разумение или хотя только безотчетное сочувствие его духовному делу, — таких он вводит как бы в сотрудничество с собою, заставляет делать то или другое в своей палате, представляющей иногда вид какой-то лаборатории. В ком приметит чистоту и свежесть души, требующую только духовной поддержки, чтобы послужить к духовному освежению и других в нашем мире, — таким у него готова нужная поддержка. В ком приметит, что духовна я красота даров Божиих, относящихся к душе или телу, растеряна в рассеянности или даже заменилась безобразною наготою разных житейских гадостей и духовного бесчувствия, таким прямо и наглядно покажет Иван Яковлич это духовное их несчастие, покажет впрочем так, что как будто именно он виноват в духовной жестокой обиде, которую они сами себе сделали своим неразумием: обольет их нечистотами, выгонит вон, и под. Ужас и отвратительность того положения людей, в котором знать не хотят они Сына Божия в своей жизни или в мысли, в котором потому нет места и для любви Отца небесного, почивающей только в Сыне и, ради Его благодати, простирающейся на создания, — выразит иногда этот старичок тем, что становится сам весь — негодование; готов не только «ругаться», но и прибить несчастного безумца[4]

. Такие действия его имеют значение, очевидно, более нежели только символическое: символы составляют нечто внешнее по отношению к означенным ими предметам, а в действиях Ивана Яковлича выражается непосредственно мысль и движение его духа.