Московский дивертисмент [журнальный вариант]

Развернул плечи Потап Абрамович, сурово насупившись, поглядел на животных, в страхе полегших на землю, и смирил свой царственный гнев. Клянусь кремлевскими звездами, Ли, если то, что вы мне принесли, не стоит моего пробуждения, будут вам такие бонусы, что и весь актив Гринписа не поможет! А ну показывайте, что там у вас?!

Дрожа и приседая, поднесли звери корзину с младенцем, который, невзирая на всю кутерьму и рев Потапа Абрамовича, так и продолжал спать как ни в чем не бывало. Он спал, сладко причмокивая, несмотря на то что его пеленки стали заскорузлыми и их давно уже полагалось сменить.

Открыл только рот Потап Абрамович и не успел еще слова произнести, как выскочила из избы в одном неглиже Лизавета, супруга Потапа Абрамовича, кинулась к младенцу, вытащила его из корзинки и обняла в блаженной ухмылке. Вот, говорит, так подарочек вы принесли мне, звери лесные, заботливые! Вот так презентик! Будет мне сыночек, а Потапу Абрамовичу правопреемник! Будет кому суд вершить лесной, когда мы с муженьком преставимся!

Отдай мне этот кусок мяса, заворчал Потап, отдай по-хорошему, Лизавета! Не буди во мне зверя голодного, в гневе страшного! И заиграл Потап Абрамович глазами и бедрами, заворчал по-медвежьему, стал скрести своими когтями близлежащие березы.

Хрен ты получишь, а не ребенка, хладнокровно заявила Лизавета, поправила комбинацию, сползшую на одно плечико, властно хмыкнула, вздернула подбородок и пошла в дом. Ты меня знаешь, Потап, добавила она, обернувшись в дверном проеме, ты меня знаешь! Только попробуй лапу на него поднять, сразу по харе получишь! Парис проснулся и, как бы чувствуя от Лизаветы поддержку, вцепился в ее пенис. А у нее, надо признать, был-таки пенис, и преогромный! Дело в том, что в однополом браке всю жизнь прожила эта медвежья семья под Мытищами! Да-да! Геями, верными друг другу и ценящими друг в дружке не только тело, но прежде всего ум, пытливый и глубокий, прожили они! Поэтому уступил Потап Лизавете. Знал он ее женское стремление к счастью материнства, к сожалению, до этих самых пор мало осуществимое в лесах под Мытищами.

Итак, пока не наступило его время, прожил Парис в медвежьей семье, обучаясь всему тому, чему медведи захотели его обучить.

Медсестра

Доктор, что с ним? Кирпич ему на голову упал, сказал доктор и равнодушно закурил. Кружил тополиный пух, и солнце отражалось в окнах соседских зданий. Где-то стучал по рельсам трамвай. В больнице делали ремонт, пахло краской, сырой побелкой, этажом ниже визжала пила.

Кирпич? Джанет удивилась. Ах да, точно кирпич! Я же сама видела! Странный такой, золотистый, неизвестно, куда потом исчез. Она нервно засмеялась и тоже закурила. Ну и как он вам, доктор? В смысле, не понял? Красивый он, правда, мальчик мой, красив? Слушайте, мадам, сказал хирург, меня не интересует красота вашего сына! Мы, слава богу, тут не педофилией занимаемся! Единственно, что меня беспокоит, так это его сотрясение.

Ах, у него сотрясение? Ах, доктор, ах! Я знаю-знаю, это опасно! Что же делать?!

Не дергать меня за пиджак, сказал доктор и опасливо отошел в сторонку. Все с ним будет в порядке! Он очень здоровый молодой человек. Сотрясение! Какой ужас! Ничего ужасного, мадам! Прекратите, в конце концов, теребить мой пиджак! Извините. Ничего, бывает. И хорошо бы ему сегодня отдохнуть. Это вы к тому, чтобы я убралась отсюда?! Ну, это уж как вам будет угодно выразиться, но мысль по существу верная.

Доктор сделал еще пару долгих затяжек, затушил бычок в поллитровой банке, стоящей на подоконнике, и разболтанной походкой старого ловеласа и холостяка направился вдаль по коридору.

Каково?! Вашему сыну! Хам! Джанет улыбнулась и покраснела. Да, он всего лишь дворник и начинающий ученый. Да, он, несомненно, моложе. Но не настолько, чтобы сразу зачислять его в сыновья! Но, с другой стороны! Пусть даже сын, и что тут такого?! Ради всего святого, пусть сын! У меня нет своих детей, и мне не зазорно оказывать посильную помощь кому угодно, пусть даже и молодым людям, которые гораздо моложе меня!

Шарпей вздохнул и грустно посмотрел на заходящее солнце. Колесо любви завертелось, и ему больше нечего было здесь делать. Взмахнув бронзовыми крыльями, он растворился в закатном солнце, низко стоящем над огромным городом…

Всю дорогу домой она думала только о том, как красиво лежала его окровавленная голова на ее синих брюках от Филиппа Лима, как разметались его черные кудри и как слегка подрагивали его веки, когда она оттирала своим платком кровь, стекающую по его вискам и шее. Надо ли говорить, что на следующий день она явилась в больницу буквально к восьми часам утра и еще целый час слонялась по коридору до тех пор, пока заспанная мужеподобная и отдаленно кого-то напоминающая медсестра, недовольно посмотрев на нее, не поинтересовалась, кем она приходится Патроклу.