Московский импрессионизм

…«Янтарное» впечатление: маршрутное такси, вечер, почти ночь. На заднем сиденье, видимые только мне, а может быть, не только мне — трое: два парня и девушка. Один из парней и девушка — заодно. Третий из них — обиженный, лишний. (Все это не тяжело, почти полушутя). «Обиженный» отворачивается, смотрит в темное окно. Двое заединщиков шушукаются, улыбаются, поглядывают на него и коротко целуются. Иные отношения, иная жизнь. Это — столица. Я — провинциал.

На одном из милицейских постов, когда до Москвы оставалось несколько десятков километров, нас остановили. Пока мой водитель предъявлял документы и показывал содержимое багажника, я решил немного размяться, и тоже вышел из машины.

— Все нормально, — сказал инспектор, — возвращая документы. И добавил уже неофициальным тоном, попросил: — Подбросьте до Москвы коллегу! — и указал на мнущегося рядом парня лет двадцати пяти, в джинсовом костюме и кроссовках, с сумкой через плечо.

Мой водитель угрюмо кивнул и указал парню на место рядом с собой. Из этого разумелось, что моей персоне предстояло сменить переднее сиденье на заднее. Впрочем, я не сильно удивился. Во-первых, хозяин барин, а во-вторых, я уже кое-что знал об отношении «барина» к случайным попутчикам. К тому же, из всего следовало, что, допуская меня к сыркам, которые, наверняка, и в этот раз лежали в положенном месте, мне уже доверяли. Это скрашивало некоторую досаду от недобровольной передислокации.

По облику новый пассажир больше всего походил на студента. Но жилистая шея с острым выдающимся кадыком, искушенность во взгляде и спокойная обстоятельность в уверенных движениях подсказывали, что перед нами человек, чей социальный статус уже предусматривает багаж приличного образования и достаточно высокой жизненной, в том числе спортивной, тренированности.

— Москвич? — задал свой вопрос водитель, как только мы вновь поехали.

— Ага! — откликнулся парень с той открытой радостью, которой положено быть ответной. Но внимательнее посмотрев на профиль водителя, добавил: — Живу в Москве, так точнее.

Водитель несколько раз коротко взглянул на меня через зеркальце, — приглашая, то ли в свидетели, то ли в заговорщики.

— Давно живешь?

— Лет пять.

— Достаточно, — многозначительно заключил водитель.

Парень пожал плечами:

— Смотря для чего. Если для того, чтобы разбогатеть, то маловато. Я имею в виду нормальных людей.

— Из этого можно заключить, — сказал водитель, борясь с сарказмом, — что ты еще небогатый. Кстати, инспектор сказал что-то насчет коллеги. Чьего коллегу он имел в виду?

 Парень несколько смутился, оглянулся на меня и сказал:

— Своего.

Установилось неловкое молчание, которое прервал парень:

— Я хочу уточнить насчет оплаты: сколько вы просите до Москвы? — вопрос, заданный парнем, прозвучал бодро и почти беззаботно.

— Вообще-то, товарищ милиционер, я не прошу, а… Словом, у меня на этом отрезке пути жесткая такса… — (он назвал сумму).

— Вообще-то, господин водитель, — миролюбиво парировал парень, — со мной можно продолжать, как и начали, на ты. Вы гораздо старше меня. А насчет оплаты — никаких проблем, я согласен.

— Какие великодушные и покладистые у нас московские блюстители правопорядка! Даже на милиционеров не похожи. — Водитель красноречиво глянул на гражданскую одежду парня.

— Я предпочитаю, чтобы люди не знали, где я работаю, — в прежнем тоне объяснил парень.

— Работа очень секретная? — заботливо поинтересовался водитель.

— Есть и секреты, но дело не в этом. У народа неоднозначное отношение к милиции.

— Это обосновано?

— Не всегда.

— Значит, иногда обосновано? — водитель улыбнулся моему отражению в зеркальце.

— Иногда — увы.

Мне показалось, что наш новый знакомый был из той породы людей, которые, несмотря на род занятий или удары судьбы, то есть несмотря ни на что, матереют только по прошествии заложенного в них природой срока. Для парня этот срок еще не настал. Несмотря на миролюбивую внешнюю неприступность, его можно было поймать на пустяке, раззадорить интонацией, легко спровоцировать вопросом. Возможно, многие фрагменты его характера были еще как из пластилина, и попади он в добрые руки, из него получился бы отличный, завершенный индивид. Наверно, понятное мне было доступно и водителю, в вопросах которого вскоре убыло сарказма, а недоброжелательность исчезла вовсе, уступив место чуть ли не отеческой иронии:

— И все потому, что бедные! От бедноты все напасти в милиции. И коррупция, и… вероломство!

— Не только в милиции! — он повернулся ко мне, призывая в свидетели. — Кстати, милиционеры тоже люди.

— Ты, если не секрет, откуда родом? — чувствовалось, что водитель согласился обращаться с парнем попроще. Возможно, так он боролся с некоторым волнением, которое, в той или иной степени, внушают стражи правопорядка людям, находящимся за рулем.

— Волгоградский.

Это слово парень произнес с сильным волжским выговором, с мягким «г»: «Вылхахратский».

Водитель предположил дальнейший ход событий:

— И в Москву подался, в милицию…