Московский принц для Золушки

Накануне они съездили в загс. Там заполнили все бумажки, потом их отдавали неприятной тетке, которая с Рябцевым была любезна, а Тату сверлила взглядом. «Я все рассчитала, – сказала еще в декабре Тата, – числа пятого февраля мы подадим заявление, а свадьбу устроим, как и планировали, тридцатого апреля. Как думаешь?» Рябцев ничего не думал – как Тата скажет, так они и сделают. Они так и сделали. Выходя из загса, Тата сказала:

– Завтра отметим это событие. Ты поезжай на работу, а я куплю вкусненького и приготовлю все.

– Тат, я сегодня у мамы останусь? – робко спросил Рябцев.

Тата была великодушна. Впрочем, как обычно. Она понимала остроту момента, а также была совершенно спокойна – Рябцев человек слова и дела. Если он решил жениться, то он женится. Тату не смутило, что вечером Гена не позвонил. И утром тоже. Ее смутило, что он так рано приехал – они договаривались отметить событие дома, тихо и камерно. Но все произошло совсем иначе.

Тата уронила мобильник, замочила рукава халата, уронила в воду полотенце и волосы тоже не успела высушить. И в разгар всех этих мелких неприятностей позвонил в дверь Рябцев. И произнес фразу, которую Тата сразу даже не поняла.

– Как ты сказал? – на всякий случай переспросила она.

– Я сказал, что, наверное, мы не можем пожениться. Что не будет свадьбы, – повторил Рябцев, глядя в пол.

Тата помолчала. Затем вернулась в ванную, там нашла сухое полотенце, обернула им свои длинные рыжие волосы и вернулась в прихожую.

– Ты представляешь, я уронила мобильник в воду, – сказал она, глядя на Гену.

– Ужасно. Я же тебе говорил, не бери в ванную телефон, – ответил Рябцев.

– А я тебя не послушалась.

– Да, – он все так же топтался на коврике в прихожей.

– Ну, ничего, – улыбнулась Тата, – телефон я высушу. Или куплю новый. Потом, попозже. А пока обойдусь без телефона.

– А как же звонить? – недоумевая, спросил Гена.

– Звонить? – удивилась Тата. – Зачем звонить? А звонить не надо. Ты, Гена, сейчас возвращайся домой. А я на днях соберу твои вещи, и ты за ними заедешь. А звонить, нет, не надо.

С этими словами Тата выдворила Рябцева из квартиры и захлопнула дверь.

Напевая какой-то бодрый мотивчик, она развесила халат с мокрыми рукавами, полотенце. Потом феном высушила волосы, тщательно уложила их, сделала маникюр, выбрав лак морковного цвета. Глаза она накрасила не черной тушью, а темно-коричневой и тени нанесла бирюзовые. Посмотрев на себя в зеркало, она добавила румян на щеки. Так, самую малость, чтобы скрыть бледность. И, покопавшись в шкатулочке, выбрала самые яркие, самые вызывающие серьги и вдела их в уши. Когда она посмотрела на себя в зеркало, то увидела ослепительную рыжеволосую красавицу, с пышной, вечерней прической, роковыми, сильно накрашенными глазами и серьгами до плеч. Вместо вечернего платья на ней была растянутая футболка цвета дохлой мышки и огромные мужские тапки. В собственном облике Тату ничего не смутило, кроме этих тапок. Она аккуратно их сняла, подошла к окну, открыла его и выбросила тапки на улицу. Покончив с ними, она достала из шкафа сверток со своим приданным, развязала розовую ленту и достала шикарный домашний халат и тапочки с вензелями. Облачившись во все это, она накрыла стол. На одну персону.

Красивая салфетка, подсвечник, тарелка из нового сервиза, приборы оттуда же. Немного сыра, немного колбаски, немного копченостей, немного овощей и много (ах, как она хотела отметить поход в загс!), много фруктов, бутылка сладкого «сотерна» из дегустационных запасов и изящный бокал на длинной ножке. Накрытый стол выглядел сейчас так же шикарно, как Тата.

Белозерова села за стол, окинула его взглядом и налила себе вина. «Итак, – сказала Тата про себя, – с победой тебя, с заслуженной и справедливой победой тебя, дорогая тетя Адель! Он никогда не женится на мне! Ты была права!» Тата посмотрела на густую медовую жидкость в бокале и чуть-чуть пригубила. Вино было вкусным, но Тата даже удивилась тому, как не хотелось ей сейчас выпить. Не хотелось заглушить растерянность, боль, обиду. Она знала, что еще немного и это все захлестнет ее с головой, утопит, раздавит. Но все равно не хотелось убежать от этого. А хотелось… есть. Хотелось холодной ветчины, жирного сала с мясной прожилочкой. И черного свежего хлеба захотелось. А еще горчицы к этому и домашний маринованный помидор. Тата оглядела стол, потом решительно встала и выставила на стол все, что было в холодильнике, потом отставила вино, нарезала хлеба и заварила свежий черный чай.

– Вот, это совсем другое дело, – вслух произнесла она, поднесла ко рту высокий бутерброд и… разрыдалась.

А еще через неделю она улетала в Сочи. В родной город она собралась в одночасье. Как только Рябцев вынес последнюю сумку со своими вещами.

– Послушай, хорошо, я уеду и увезу все барахло, но поговорить-то мы можем? – Гена цеплялся за углы багажом, но все равно пятился к двери как рак, пытаясь поймать взгляд Таты.

– Можем, но не сейчас, Рябцев. Мне нечего тебе сказать.

– Но я буду говорить!

– А мне не хочется тебя сейчас слушать! Я имею право делать то, что хочу?