Московский процесс (Часть 1)

Такой массированной атаки западные политики, конечно, долго выдержать не могли, тем более что тема прав человека, советским утверждениям вопреки, была для них всего лишь модой, а не долгосрочной стратегией. Одни боялись возвращения «холодной войны», другие стремились сохранить «детант», а Картеру нужен был договор о сокращении стратегических вооружений. Словом, к концу года западная кампания в поддержку прав человека, хоть и не заглохла совсем, но несколько поувяла. Во всяком случае, в ноябре на Белградской конференции по проверке выполнения Хельсинских соглашений только общественные представители не побоялись выступить с осуждением СССР; правительства предпочли ограничиться общими, туманными формулировками.

Мы еще вернемся к тому, как и почему это произошло. Однако, невзирая на это, остается бесспорным, что режим готов был нести колоссальные «издержки» вовне, лишь бы не допустить возникновения вполне мирной и законопослушной оппозиции внутри, понимая, что даже чисто символической оппозиции ему не выдержать. Другое дело — попытаться свести такие «издержки» к минимуму, прибегая к репрессиям только в крайнем случае, в основном же полагаясь на более скрытые формы преследования (использование психиатрии, кампании по «дискредитации», высылки за границу и т. п.). Так эту политику и сформулировал Андропов в 1975 году, сразу после подписания Хельсинских соглашений.

Все вышеизложенное подтверждает правильность линии нашей партии на решительную борьбу «за ограждение советского общества от действий враждебных элементов». В соответствии с этим органы государственной безопасности будут и впредь решительно пресекать всякую антисоветскую деятельность на территории нашей страны. (…) КГБ будет строго следить за тем, чтобы так называемые «диссиденты» не могли создать организованное антисоветское подполье и проводить антисоветскую деятельность, в том числе и с «легальных позиций». (…) Целесообразно проводить оправдавшую себя линию на разумное сочетание профилактических и других оперативно-чекистских мер с мерами уголовного преследования в тех случаях, когда это необходимо.

8. Психиатрический ГУЛАГ

Пожалуй, больше всего искал я документы об использовании психиатрии в репрессивных целях, а найти их было всего труднее. Поди пойми — то ли саботировали мои поиски бывшие аппаратчики, то ли этих документов просто не было? Время шло, приближался момент давать показания в Конституционном суде, и я уже начинал тихо паниковать: ведь это был «гвоздь программы», одно из самых зловещих преступлений послесталинского периода, которое, по меткому выражению Солженицына, было «советским вариантом газовых камер».

Для меня же эта тема была особенно важна — она была как бы моим личным делом, за которое я отсидел свой последний срок, был изгнан из страны, продолжал воевать на Западе и, в конце концов, победил. Разумеется, я далек от мысли приписать одному себе эту победу — напротив, в том и достижение, что в кампанию против карательной психиатрии включилось огромное количество и психиатров, и юристов, и общественных деятелей всего мира. С годами, невзирая на политическую конъюнктуру, она продолжала расти, достигнув своего апогея в 1977 году, когда Всемирный конгресс психиатров в Гонолулу осудил советские злоупотребления. Но и тогда она не иссякла, как бывало с другими кампаниями, а оставалась постоянным фактором воздействия на общественное мнение мира. К 198З году советскую делегацию даже исключили из Всемирной ассоциации психиатров, точнее, советские ушли сами, понимая, что исключение неизбежно.

Словом, это была самая убедительная победа нашей гласности. Проблема же заключалась в том, что, начавши эту кампанию и даже поставив на карту свою жизнь, я, тем не менее, до конца не знал, прав ли был в своих догадках. То есть, конечно же, те материалы о шести посаженных в психушки политзаключенных, которые я передал на Запад в 1970 году, были подлинные, и сомнения в психическом здоровье этих людей не возникало. Но вот случайное ли это совпадение, самоуправство ли местных властей, местного КГБ или сознательная политика режима — я знать не мог. Существовали лишь догадки, некоторые косвенные данные, на то указывающие. Так, мы знали, что первая волна «психиатрических» репрессий возникла еще при Хрущеве, вскоре после его заявления в 1959 году о том, что в СССР нет политзаключенных, а есть только психически больные люди. Знали опять же чисто эмпирически, я сам попал в психушку в 1963 году и был тому свидетель.

Затем, после снятия Хрущева, волна спала на какое-то время и опять возникла в конце 1968 — начале 1969 годов. Во всяком случае, целый ряд наших друзей попал в психушки в этот период.