Московский процесс (Часть 1)

ГОРБАЧЕВ. Конечно, следует учитывать общее настроение в пользу обновления руководства. Драматизировать это не следует. Прав Егор Кузьмич, что освежение состава руководства Союза писателей — вещь назревшая. Давайте договоримся в первую очередь ориентироваться на то, чтобы т. Марков был избран председателем, а т. Бондарев — секретарем. Нужно использовать для этого возможности нашего влияния. Ведь на съезде будет заседание партийной группы?

ЯКОВЛЕВ. Да.

ГОРБАЧЕВ. Давайте исходить из этого, а т. Яковлев А.Н. пусть идет на съезд.

В результате т. Марков стал председателем, а секретарем — «запасной вариант» т. Карпов, отставной генерал-майор и патриот, слывший большим либералом. Но сколько же было восторгов — и на Востоке, и на Западе — по поводу революционных перемен! Так начиналась новая эра — их гласность.

* * *

Слов нет, «гласность и перестройка» были дьявольским изобретением: на них ведь купилась не только вечно готовая продаться советская интеллигенция — купился весь мир. Да и как было не купиться на «молодого, энергичного» генсека, еще и заговорившего о «реформах», после череды унылых, неулыбчивых кремлевских стариков, после их бесконечных похоронных процессий, а пуще всего — после напряжения внезапно вернувшейся в начале 80-х «холодной войны» с ее гонкой вооружения, «движением за мир» и кризисами. Кому же не хотелось верить, что все это позади? И, сколько ни объясняй людям, что советская система — не монархия, а генсек — не царь, кто же в ту пору не желал удачи новому царю-реформатору! Из сотен тысяч политиков, журналистов, академиков лишь крошечная горстка сохранила достаточно трезвости, чтобы не поддаться соблазну, и еще меньшая горстка решалась сказать вслух о своих сомнениях.

Но разве кто-нибудь хотел слушать?

Между тем, достаточно было поглядеть на Горбачева, услышать в оригинале его неправильную, корявую и бессмысленную речь, эту бесконечную околесицу мелкого партийного чиновника — перевод сильно ее скрашивал, чтобы раз и навсегда избавиться от иллюзий и наваждений. Достаточно было самого поверхностного знания советской системы, чтобы этих иллюзий не иметь изначально, не мог подняться по ступенькам партийной лестницы либерал-реформатор. Чудес не бывает.

Но всем так хотелось чуда!

На скептика бросались с яростью, как на врага, на убийцу будущего человечества:

— Молчи! Не спугни…

Словно все мы вдруг оказались соучастниками одного всемирного заговора, сказать о котором вслух значит предать заговорщиков, разбудив задремавшего врага.

— Тсс… Тихо. Лишь бы не проснулся…

Да ведь ровно так и оценила советская пресса (а с нею — и советская интеллигенция) наше «письмо десяти»: как «донос на свой народ» («Правда»), как «попытку убить перестройку» («Московские новости»). Поневоле забеспокоишься да что ж такое эта «перестройка», если ее можно убить невзначай одним словом сомнения? Помилуйте, донос — кому? Где же притаился этот незримый враг? На Западе? На Востоке? Кого из чувства любви к родине надлежало нам всем обманывать? Уж точно не политбюро — они ведь эту политику и придумали.

Но в том и состояла гениальность этого изобретения, что никакие логические доводы на людей не действовали. Это был своего рода массовый психоз, сродни миротворческой истерии начала 80-х, вдобавок инспирированный ровно теми же кремлевскими манипуляторами. Конечно, не самим Горбачевым этим провинциальным аппаратчиком, способным разве что на мелкое жульничество. Юрий Любимов, блестящий режиссер, с профессионально острым глазом на типажи, очень точно подметил поразительное сходство нового генсека с классическим типом русского мошенника:

— Да это же вылитый Чичиков — господин, приятный во всех отношениях! И правда, посмотрите забавы ради у Гоголя описание его бессмертного героя: «в бричке сидел господин, не красавиц, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок, нельзя сказать, чтобы стар, однако и не так, чтобы слишком молод».

Чем не Горбачев! Только пятна на лбу не хватает.

За эту округлую приятность его и сделали генсеком — как наиболее подходящего исполнителя грандиозного «оперативно-чекистского мероприятия», задуманного и разработанного мастером этих дел Андроповым еще в конце правления Брежнева. Не случайно говорили тогда чекисты некоторым особо доверенным деятелям из числа «либеральной» интеллигенции:

— Погодите, не торопитесь. Вот покончим с диссидентами, умрет Брежнев, и наступят большие перемены.

Да ведь и сам Горбачев не скрывал этого под конец, когда процесс уже вышел из-под контроля, и многие стали упрекать его за непродуманность реформ. Как, мол, не продумали! — возмущался он. Очень даже продумали, причем задолго до 1985 года, — сто десять исследований и разработок было тогда представлено в ЦК различными мозговыми трестами. «Все они относятся к периоду, когда до апрельского Пленума было еще далеко», — сказал Горбачев, выступая перед «деятелями пауки и культуры» в январе 1989 года.