Москва против Мордора

Ревут, кричат, орут мегафоны, заводя марш и добавляя воодушевления в души. Глашатаи колонн по памяти, не заглядывая в бумажки, перечисляют имена всех узников Болотной, а потом то требуют для них свободы, то многозначительно подвешивают в воздух: «Путин…» — «Вор!» — кричат сотни голосов, некоторые добавляют: «Убирайся!», а маленькая женщина, бойко прыгающая вперед на двух палочках-костылях, с веселым хулиганством лепит свою личную, персональную оплеуху: «Сатана!»

Путина вообще очень много на этом марше, его поминают через каждые десять метров, его несут на плакате в виде бровастого генсека с подписью: «Я не спешу расстаться с властью!», а еще он едет в руках у одной женщины в виде самодельной карикатурной куклы из папье-маше, надевающей на матрешку-Россию тюремный кокон с зарешеченными окошками. Его очень не любит — это слабо сказано! — вот эта уличная, стихийная, бойкая, не лезущая за словом в карман, ехидная и часто злоязычная Москва, а он глядит на нее со злобным выражением лица с одного из плакатов, глядит так, что, кажется, сейчас всех тут зарежет и сожрет, и огромными буквами вопрошает народ: «Вы — кто?»

«Мы здесь власть!», «Это наш город!», «Путина — к Ельцину!» Так отвечают ему люди, прекрасно знающие, что это он взял заложников и он держит узников Болотной в тюрьме. Это люди сегодняшнего дня — дюжина смартфонов, пяток видеокамер и десяток фотоаппаратов на десять человек, и какие у девушек сапожки и шляпки! — но при этом в них есть что-то вечное. Странно вписываются времена одно в другое, и странно рифмуются места этого вечного города, стоявшего когда-то в морозный день у гроба Ленина, давившегося на Трубной по пути к гробу Сталина, миллионной непререкаемой силой выходившего на Манеж… В одном месте бульвара одно окаменевшее прошлое глядит на другое, это советский министр Ишаев смотрит начальственно с мемориальной доски, а святая княгиня является ему с камня, где выбито: «Преподобная Евфросиния, моли о нас!»

Мимо них, как между двух кладбищенских камней, проходит эта живая, неровная, буйная, веющая флагами и кричащая сотнями голосов колонна. На фасаде Театра современной пьесы висит плакат, оповещающий о премьере, но и он тоже странным образом соединяет времена. На плакате стоит: «Спасти камер-юнкера Пушкина». Над плакатом прекрасный белый старомосковский балкон-терраса, ждешь на нем Пушкина с легким жестом руки и смолью бакенбард, но вместо него там почему-то оказывается Маша Баронова, и колонна, словно почувствовав издевку подмены, разражается хохотом, и пафос мгновенно переходит в фарс, а веселый Немцов громко возвещает: «Баронова зазналась! Снимите ее с балкона! Верните ее на землю!» Сотни голосов с дружным восторгом скандируют: «Ма-ша! Ма-ша!», а она делает вдруг резкий, взрывной, почти истерический жест двумя руками от груди, требуя замолчать…

Левые по ту сторону бульвара проходят мимо роскошного заведения с таинственно темнеющими стеклами и роскошными стеклянными дверями с золотыми ручками. Кажется, там должна быть лавка сокровищ для пахнущих французской парфюмерией владельцев вилл или кофейный салон для их жен. Но нет. Заведение называется «Салон-бутик для собак». В дверях стоят две девушки во всем черном и тонком, сделанные точно по правилам журнала Cosmopolitan, и розовыми гламурными смартфонами снимают эту невидаль — колонну буйных разночинцев, проходящую по центру Москвы под красными флагами. Десятки смартфонов попроще тут же дружно нацеливаются на них в ответ, и сотня голосов оглушительно ударяет: «Товарищ! Смелее! Гони буржуев в шею!» Одна из девушек, не желая отдавать им свое лицо, поворачивается спиной и застывает… Между тем впереди, через пару километров пути, появляется билдинг ЛУКОЙЛа, и мальчишка в шерстяных перчатках с обрезанными пальцами под восхищенный щебет двух своих подружек устраивает хеппенинг. Одной рукой он держит камеру у плеча, другую вытягивает вперед и поднимает средний палец на фоне билдинга. Щелк! Фак ю, крупный капитал! Роскошный кадр!