Москва против Мордора

Государственное обвинение — прокуроры Смирнов и Боков — начинают зачитывать обвинительный акт. Они сидят напротив адвокатов и читают попеременно, полчаса один, полчаса другой, полчаса один, полчаса другой… Оба в синей форме. У опытного прокурора Смирнова оплывшее лицо и брезгливо вздернутая верхняя губа, это тот самый прокурор, который на процессе по делу «болотных узников» потребовал для одних из них пять, для других шесть лет тюрьмы. Прокурор Боков моложе, на лице у него круглые очки без оправы. Речь у них не очень хорошая, один говорит «насколько мы понимаем о том, что», другой — «облегчить». Документ, который они зачитывают монотонными голосами, решительно и бесповоротно переводит судебное действие в пространство безумия, в область бреда. Бред нельзя изложить по правилам логики, навет не поддается передаче в рамках приличий. В документе, позорящем прокуратору как организацию и государство как таковое, рассказывается история об изначально преступных людях, которые приглашали друг друга с преступными намерениями в трактир «Елки-палки», чтобы побудить друг друга принять участие в преступных действиях под руководством Таргамадзе. Они действовали преступно во исполнение преступного умысла умышленно согласованно с Таргамадзе и неустановленными лицами на неустановленной базе отдыха и еще в сотне установленных мест для возможного создания давки во исполнение преступного умысла по организации массовых беспорядков. Так примерно это звучит. Они преступно вели политическую агитацию, преступно посетили десятки городов России для возможного создания давки во исполнение преступного умысла по организации массовых беспорядков, которые выразились в том, что они преступно сели на мосту, что и привело к давке 6 мая 2012 года. Это и был их план по организации массовых беспорядков.

«Они родились с целью организации массовых беспорядков. Потом в школу пошли с целью организации массовых беспорядков…» — так вкратце изложит суть обвинения адвокат Аграновский уже после заседания суда. Но это потом.

— Развозжаев! — вдруг раздается строгий голос судьи Замашнюка. — Вы там что, спите?

Развозжаев действительно прилег в клетке. Откинулся спиной на стенку и прикрыл глаза. Он устал. Слушать этот многочасовой бред невозможно. Бред вырубает мозг, затягивает сознание в глубокую темную яму. Судья, однако, назидательно ставит заключенному в клетку человеку в пример самого себя и своих коллег, которые сидят же за столом с подобающими случаю лицами и даже и не думают прилечь. «Суд дома живет, а я в тюрьме!» — не без оснований отвечает на это узник, но выпрямляется и больше не ложится. Ученики Вышинского продолжают. Языки их движутся, глаза скользят по строчкам, руки усердно переворачивают страницы, и так возникает видимость работы, и из кучи дурно написанных, бессвязно построенных, забитых бюрократическим волапюком лживых фраз вырисовывается вывод: политическая деятельность, не направленная на поддержку правительства, в России преступна. Преступны «акции, направленные на дискредитацию действующей власти», и «посягательство на основы безопасности и стабильности в обществе»… Но стоп!

— Почему в суде дети? Мальчик вон там! — судья Замашнюк возмущен. Со своего председательского места он требует от мальчика встать. Где мальчик? Кто мальчик? Заинтригованная публика шумит. Прокравшийся на судебное заседание мальчик, безусловно, интереснее, чем монотонная бубнежка двух взрослых мужчин, которых какое-то жизненное несчастье сделало прокурорами на позорном политическом процессе. Но какое? Что должно случиться с человеком, чтобы он принял на себя это ярмо и клеймо? В крайнем ряду справа встает смущенная девушка в черно-зеленой бейсболке, владелица хипповой сумки коричнево-желтых тонов и шести серебристых колечек, по три в каждом ухе. Она не мальчик и откровенно говорит судье об этом. «Очки надень!» — грубо советует судье парень в красно-сине-белой спортивной куртке в моем ряду и должен немедленно расплатиться за это: на него бросаются судебные приставы в черных бронежилетах и конвоируют его вон, однако перед самой дверью он оборачивается к судье и кричит ему: «Россия будет свободной!» Узкий рот судьи сжимается.

Язык, на котором написано обвинение, этот язык раздутых фобий и политического заказа, ведущего к убийствам и пыткам, создан в сталинские времена. Этот подлый язык пахнет тюремной камерой и кровью. И прокуроры на этом убийственном, невозможном языке продолжают свой эпос про то, как Удальцов с преступной целью купил на деньги Таргамадзе автомобиль «Форд Фиеста» 2003 года за 300 тысяч рублей и отправился на нем организовывать массовые беспорядки… Старый раздолбанный «Форд Фиеста» и трактир «Елки-палки» корежатся в ужасе, они в шаге от того, чтобы тоже стать преступными. Эту клиническую манию, этот цинизм, это сочетание подлости и лжи трудно выносить физически, и не все выносят.