Москва - Варшава

Вон, какой-то «фиат» вылезает на основную магистраль с бокового шоссе. Высунулся чуть больше положенного — нетерпелив. Или не только нетерпелив? Ее рука дрогнула, машина вильнула, зацепила «фиат», послышался скрежет металла, звон разбитого стекла. Оба автомобиля нелепо замерли.

Увидев вылезающего из «фиата» разъяренного итальянца, она устало прикрыла глаза…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Семьдесят девятый год пролетел, почти незаметно пришел к концу, и даже удивительно, как быстро дни сменяли дни, и месяцы — месяцы. Почему-то лето этого года запомнилось мне как душное и жаркое, хотя, когда говорят о большой жаре, всегда вспоминают другие года — семьдесят третий, например. Я все время думал о Марии — точнее, она все время жила во мне, и то, что я испытывал, нельзя назвать мыслью. Скорее, это был то ли воображаемый разговор с ней, то ли негласная примерка её образа на все вокруг.

И постоянно крутилась в мозгу песенка из «Вестсайдской истории» песенка, которую мы, отлученные в то время от этого фильма, знали по пластинке, на которой её пел Дин Рид:

Maria!I shall never forget your name!Maria!The world will never be the same!..

Не помню, близилась к концу летняя сессия или уже завершилась, когда я обнаружил в почтовом ящике конверт, адресованный мне. У меня бешено забилось сердце, хотя почерка Марии я не знал.

Я открыл конверт. В нем оказался один билет в кинотеатр «Россия», на очередной показ Московского кинофестиваля, который как раз в эти дни набирал обороты. Билет на представленный на фестивале польский фильм, о котором много говорили: «Надо убить эту любовь». И никакой записки, билет, и только.

Ох, как заколотилось мое сердце! Забылись все дурные мысли, все сомнения, я думал только об одном: раз она мне прислала билет — значит, завтра она будет там!

А может… Тут мне сделалось дурно. Может, название фильма — это намек: нам нельзя встречаться, и мы больше не встретимся никогда?

Как бы то ни было, я заметался по Москве, стал обзванивать друзей, выясняя, у кого в эти дни квартира будет свободная и кто мне может дать ключи. Эту проблему я решил, и на следующий день, вечером, отправился в кинотеатр с ключами от квартиры приятеля в кармане.

Пестрая оживленная толпа, хорошие наряды, атмосфера праздника, отличный буфет — все такое редкое для советских времен. Но я шел сквозь этот блестящий мир, ничего не замечая. Я искал глазами Марию: ведь должна она быть где-то здесь, в этой толпе!

Я её так и не нашел — и, не найдя, прошел наконец в зал — с третьим звонком, пробираясь по ногам.

Я так понял, что место мне досталось очень престижное: рядом со мной сидели Глеб Панфилов и Инна Чурикова. Будь я не так замкнут на Марии, я бы, конечно, набрался смелости и заговорил с ними. Уж о моем любимом их фильме, «В огне брода нет», я бы точно высказал им свое восхищение. А заодно сказал бы — если б разговор зашел, и мое мнение было кому-то интересно — какие у меня, у меня лично, претензии к их фильму «Прошу слова».

Кстати, они могут оказаться — если меня убьют до того, как я осуществлю задуманное, потому что, если меня убьют после, то, значит, мне на все наплевать, и на любые свидетельства в том числе — невольными свидетелями, хотя бы частично, что я рассказываю вам правду и только правду: Им достаточно для этого вспомнить — если они вспомнят за давностью лет — что, да, на таком-то по счету Московском кинофестивале, на таком-то показе, рядом с ними оказался странный, не принадлежащий к особенному киношному миру (к «киношной тусовке», как сейчас сказали бы), высокий и худощавый молодой человек с очень узнаваемым разрезом серых глаз.

Тешу себя иллюзиями, но ведь каждому человеку хочется верить, что от его жизни остался след, пропечатавшийся тут и там.

Но тогда — к стыду моему, потому что любое соприкосновение с такими людьми надо принимать как дар и этим даром воспользоваться — я отметил их присутствие рядом со мной пустым сознанием. Я ждал Марию, и ничто другое меня не волновало.

И при всем том, фильм я глядеть смог, и помню впечатление, которое он на меня произвел.

Кто-то этот фильм видел, кто-то нет. В наступившую эру, когда испробованы все методы ударов по зрителю, этот фильм, наверно, не подействует так, как тогда. А может, и подействует, потому что в фильме задан ритм, а ритм — это все. Помню, когда я глядел голливудовский «Стеклянный ключ», довоенного ещё производства, давностью больше, чем в полвека, то есть, я поймал себя на том, что он меня захватывает больше многих современных фильмов. Потому что в этом «криминальном боевике», как сейчас его назвали бы, ритм потрясающий, одно движение идеально соотнесено с другим. Как человек, оказавшийся на определенном этапе своей жизни причастным к кинопроизводству, я могу об этом судить.

В общем, напомню, на всякий случай, в чем смысл фильма «Надо убить эту любовь».