Мост

Нет в Сухоречке дома роскошней медведевского. Он весь обшит филенкой и покрашен зеленой краской. А рядом стоит синий пятистенник. Живет в нем Карп Макарыч Фальшин, каменский староста — сухореченский и чулзирминский. Не хватило силенок у Фальшива тягаться с Медведевым, обшил филенкой только углы, а покрасил и углы и бревна. Такого чуда — синих бревен — не увидишь больше нигде — ни в Кузьминовке, ни в городе. Не беда, что краска плохо держится на бревнах, дожди смыли. Как-никак, а дом-то крашеный!

Сибада-Михали привязал лошаденку к коновязи и, взвалив охапку лаптей на плечи, пролез в калитку.

Если б Карп Фальшин в то время куда-нибудь отлучился и если бы в это роковое для Михали утро но заехал к старосте чернобородый гость с глазами цыгана, жить бы лапотнику да жить.

Хозяин и гость за столом пили самогон. Хозяин подошел к шкафу за второй бутылкой. Глянув в оттаявшее окно, он заметил пегую лошадь у коновязи.

Захмелевший Фальшин, продолжая смотреть в окно, рассуждал вслух:

— Ай показалось? Кажись, лапотник Михайло обзавелся конягой?

Гость бросил взгляд через плечо хозяина.

— Да это же мой пропавший мерин, — сверкнул он глазами и ткнул Фальшина кулаком в бок.

Хозяин глянул в черные цыганские глаза.

— Ой не вводи в грех, сват, — и добавил, немного подумав: — А про между протчим, айда-ка выйдем на улицу, посмотрим, твой ли это мерин.

Накинув на плечи шубы, вышли во двор.

— Ну вот и выяснили! — засмеялся Фальшин. — У тебя пропал мерин, а это ж кобыла.

— А тебе не все едино! Моя ошибка — я и плачу. В этом разе пополам, — усмехнулся чернобородый.

Сибада-Михали, закончив дела, отвязал пегашку, оглянулся по сторонам и, заметив старосту, низко поклонился ему.

— Постой-ка, Сибада-Михайло! — крикнул Фальшин. — На чьей лошади приехал?

— На своей, на собственной, Карп Макарыч, — самодовольно ответствовал Михали.

— Иди ты! Неужто купил? Вот те и лаптеплет. Когда купил, где? В Кузьминовке?

— Нет, в городе, намедни.

— А ну-ка, заходи, Михайло. Надо ж обмыть покупку. Да не привязывай кобылу, заведи ее во двор. — Фальшин подмигнул чернобородому, отворяя ворота.

«Вот что значит стать лошадным! Сам староста теперь меня уважает», — подумал бедняга Михали.

Во дворе голос Фальшина стал строгим, а взгляд — колючим.

— А ведь ты, Сибада-Михайло, краденую кобылу купил. А может, сам украл? Сознавайся! Сознаешься, простит тебя хозяин пегашки, а упрешься — в тюрьму попадешь.

У Михали язык отнялся. Работал, копил деньги, а они хотят отнять лошадь. О господи!..

Чернобородый взялся за повод, потянул к себе. Михали повис на узде, отчаянно завопил:

— Не отдам! Купил я ее, купил. Пачпорт есть.

Фальшин с силой оттолкнул лапотника. Михали упал, ударившись затылком об угол дубовой колоды.

…Через час по Чулзирме разнесся слух: Сибада-Михали умирает. Купил лошадь, она оказалась краденой, а с ним падучая приключилась. Он разбил голову о дубовую колоду. Говорят, Мурзабай сам привез его из Заречья.

А Мурзабай сидел в землянке возле Михали, ждал, — может, бедняга очнется. Надо расспросить, что же произошло во дворе у старосты. Карпу Макарычу нельзя верить.

Мурзабай слышал вопль Михали, подъезжая к воротам. Л когда вбежал во двор, тот лежал уже без сознания. Фальшин смутился, развел руками.

— Ума не приложу, что приключилось с этим чувашином. Приезжий человек узнал лошадь, уведенную у него, а Сибада вдруг посивел и упал. Ударился о колоду.

Черт дернул Мурзабая сказать:

— Может, падучая к нему вернулась? Он в молодости, говорили, страдал падучей.

Вот и придумал, выходит, сам оправдание преступлению. И еще упрекает себя Мурзабай: «Надо было сразу везти Михали в Кузьминовку. Побоялся, умрет Михали но дороге». Ой, так ли? Не смалодушничал ли ты? Просто не захотел впутываться в темное дело! Вспомнил Мурзабай другой подобный случай. У кого-то Фальшин так же отобрал якобы краденую лошадь. Уж не в сговоре ли Фальшин с этим цыганом? Что же делать? Заявить властям, а что скажешь? Да и властей пока нет. Вслед за земским начальником, говорят, и пристав исчез неизвестно куда. Эх, хоть бы слово вымолвил Михаил в твердой памяти при свидетелях! Может, имя сына дойдет до сознания бедняги, вернет его к жизни.

— Что сказать Тражуку? Что передать сыну, Михали?

— Он сам… Сам… — внятно выговорил больной.

— Что сам?

— Махнул через околицу… За тридевять земель…

Все-таки бредит, бедняга.