Мост

Этот твердый закон-обычай Захар хорошо знал. Усвоили его даже чулзирминские кони. А вот ивановской коняге не было никакого дела до чужих обычаев. И пока по сторонам дороги лежал глубокий снег, все шло хорошо. Но вот за Кузьминовкой началась широкая накатанная дорога до самой Ягали. Тут лошаденка вдруг взбрыкнула и стала обгонять передних. Земляки Захара хохотали над прытью невзрачной коняги и незадачливым хозяином. Скоро весь свадебный поезд остался позади Захара. Впереди бежал крупной рысью лишь гнедой жеребец тойбуся. На беду этим тойбусем был не кто иной, как Хаяр Магар. Захар струхнул не на шутку, изо всех сил натягивал вожжи. Но лошадка уже мчалась рядом с гнедым. Магар злобно тряс бородой и, грозя кнутом, что-то гневно выкрикивал. И тут с Захаром случилось непонятное. Он вдруг ослабил вожжи, озорно гикнул да еще и возопил непочтительно: «Догоняй, Хаяр Магар!»

Знал Захар, что он, нарушив закон, нажил в лице Хаяра Магара смертельного врага. Не хотел этого, а вот поди ж ты! В последний момент какой-то шуйтан в него вселился, видно, заиграла в Таймане кровь бабы Круни.

За бунтарем началась погоня на лучшем чулзирминском рысаке. Но коняга не подвела. Она влетела в село Ягаль, оторвавшись от гнедого на полверсты. Захар свернул в русский конец Ягали, а оттуда выехал на Вязовку. А Хаяр Магар тщетно преследовал оскорбителя по самлейской дороге.

Отпраздновав масленицу в Вязовке, Захар помчался домой в Базарную Ивановку, минуя Чулзирму. После этого случая Захар перестал туда ездить, а у чулзирминцев долго оставалась веха в календаре:

— А это было в тот год, когда кобыла Захара Таймана обогнала гнедого тойбуся Хаяра Магара.

Итак, когда началась война, внезапно исчезли самые близкие друзья-товарищи Захара. Он все чаще и чаще стал размышлять о своей жизни.

Три друга — русский, татарин и чуваш — оставили глубокий след в его душе. В их шумные споры он не вмешивался, но, бывало, подолгу беседовал с Авандеевым, который шесть лет провел в тюрьмах и в ссылках за правду для бедняков. Захар никак не мог уяснить: есть ли одна правда для всего народа. Авандеев и Мороз — оба революционеры, а правда, выходит, у них разная. При посторонних и даже при Гильми они не спорили. Но однажды, оставшись вдвоем у Захара, здорово расшумелись. Мороз-то, оказывается, крестьянскую правду защищает, а Кояш стоит за рабочую правду и утверждает, что она-то и есть единая правда. Однажды он даже газету показал Захару, которая так и называлась: «Рабочая правда». Захар ни в какую правду не верил. Он мечтал разбогатеть.

Гильми Ватинов, странствуя с коробом по селам и деревням, часто выполнял задания Кирилла Мороза, а за товаром в Сороку или Оренбург брал с собой Авандеева, обрядив его компаньоном-татарином. Захару тоже приходилось служить связистом для Мороза и брать с собой в Сороку Авандеева.

Разбогатеть в Базарной Ивановке оказалось не так просто. И все чаще и чаще приходило Захару на ум, что счастье-то и воля, может быть, и не в деньгах. А в чем? Вот бы когда снова поговорить с Тимкки!..

…«Года в гору — дела под гору», — вспоминал Захар поговорку и добавлял от себя: «После тридцати не берись за новое дело, а после сорока залезай на печку».

Но до сорока оставалось Захару два года, и его забрили в солдаты.

Пятнадцатилетний Румаш, провожая отца, сказал:

— Семья-то у нас не маленькая, пять ртов кроме меня. Но ты, отец, не горюй. Я уже большой: ученье брошу… Мачеха добрая, и к своим детям и к нам относится ровно. За Тараску не беспокойся, а сестру я выдам замуж, года уже подошли. Только возвращайся домой!

— Вижу, что большой… — Отец обнял сына. — И когда только успел вырасти! Я как-то и не заметил.

— А я рос по ночам, когда ты спал. До рассвета читал книги в твоей мастерской… книги Тимкки пичче.

— Так вот почему моя «молния» стала так много пожирать керосину! — засмеялся Захар. И сказал на прощанье: — А Тимкки-то, выходит, был прав… Если я не вернусь, разыщи его. Живи так, как он велит. Помни, один в поле не воин…

4

Третий год идет мировая война, которую чулзирминцы называют «ерманской». Мужчины от восемнадцати и до сорока ушли на фронт. Многие уже не вернутся: одни «пропали без вести», имена других вписаны в поминальники за упокой.

Маются молодые бабы, рыдают матери, тоскуют стареющие девы, предчувствуя одинокую жизнь. Не слышно на улицах мужских голосов, да и девичьи не звенят больше. Молча прядут девы кудель. Тарахтят прялки, крутятся бесшумные веретена. Привольно молоденьким паренькам. Иди в любой улах — везде желанный гость! Даже те девушки, кого они почтительно зовут «акка», рады их приходу.