Мост бриллиантовых грез

– По Лувру он тоже будет шляться, – успокоила соседка-декламаторша. – Там, в письме, дальше сказано: «И в Лувр ты меня обещал сводить, в твой любимый павильон Сюлли, посмотреть на скульптуры. И этого обещания тоже не выполнил. Ты ведь, Андрей, меня всю жизнь, всю нашу жизнь обманывал. То обещал жениться на мне, а то бросил. То клялся, будто веришь мне, как самому себе, а то не поверил, что я беременна от тебя. А ведь это правда! Истинная правда! Если бы ты знал, как я жалею, что не сделала вовремя аборт! Мне этот ребенок так же не нужен, как тебе, я просто надеялась тебя поймать на крючок!»

Соседка умолкла, чтобы перевести дух, и с торжеством обвела глазами замерших от волнения слушателей.

Так вот оно что, догадалась Эмма. Покойница оставила предсмертное письмо, которое этой любопытной соседке каким-то образом удалось увидеть и прочесть. Ну, например, она была приглашена в качестве понятой. Или нашла ее мертвой, вызвала «Скорую» и милицию, а заодно и прочла письмо.

Стоп… значит, эта несчастная умерла не своей смертью, а была убита или покончила с собой. Скорее второе. Ведь, судя по тексту, это типичное прощальное письмо самоубийцы, которая обвиняет в неверности и нелюбви какого-то Андрея. Удивительно, как соседка умудрилась запомнить столь длинный текст.

– Неужто вы, Марья Гавриловна, с одного разу все письмо и запомнили? – словно подслушав мысли Эммы, недоверчиво спросила молодая, но очень толстая женщина, чья необъятная спина служила отличным маскировочным бруствером для Эммы и ее шубы. – И даже где скобка открывается-закрывается?

– Не забывайте, Аллочка, что я в прошлом – актриса, – высокомерно усмехнулась Марья Гавриловна. – У нас доблестью считалось запомнить всякую роль, даже самую большую, максимум за сорок восемь часов. А мне это удавалось сделать куда быстрее, у меня ведь уникальная зрительная память. Вот и теперь – стоило мне взглянуть на письмо бедной девочки, как я запомнила его навсегда. Навечно!

«Вот уж и правда, что актриса, – невольно улыбнулась Эмма, осторожно выглядывая из-за своего укрытия. – И весьма недурная! Когда она разговаривала со мной вчера во дворе, ее запросто можно было принять за какую-то деревенщину, а сейчас… Ну просто-таки «бабушка из высшего общества»! Наверное, она очень хорошо относилась к «бедной девочке», которая покончила с собой из-за какого-то пошлого Андрея. Нет, это просто нечто! Из-за мужчины умирать?! Мужиков ей мало, что ли?!» – возмущенно подумала Эмма… да так и обмерла, пораженная догадкой, которая пришла ей в голову только сейчас.

Человека, который бросил эту неведомую девушку, зовут Андрей. Но ведь Андрей – имя Илларионова, знакомого, а может быть… а может быть, и больше, чем знакомого Людмилы Дементьевой! Неужели речь в письме идет о нем? О том самом Илларионове? Он звонил Людмиле с вокзала в Москве. Он куда-то исчез и не появляется в Нижнем, и выйти на его след невозможно. Неужели это Илларионов уехал в Париж, живет на какой-то там авеню Ван-Дейк, пять и «шляется» по музеям?! Но если так… если так, значит, это именно Людмила Дементьева покончила с собой!

Какой кошмар! Неужели она так уж сильно его любила?

– Слушайте, Марья Гавриловна, – спросила толстуха бывшую актрису, которая, очевидно, теперь считалась специалистом по сердечным делам покойницы Людмилы, – а ведь вокруг нее, вокруг Люды, всегда столько мужиков крутилось! Я что хочу…

– О мертвых либо хорошо, либо ничего! – наставительно изрекла Марья Гавриловна, воздев сухой палец. – Запомните это, Аллочка! Либо хорошо, либо ничего!

– Да что ж тут плохого, если мужиков много? – хмыкнул какой-то долговязый парень с плохо выбритыми щеками. – Людмила была красивая девушка, понятно, что вокруг нее куча ухажеров увивалась. Что ее заклинило на этом Андрее? Как его фамилия, кстати, никто не знает?

– Ты, Петр, невнимательно слушал! – с обидой произнесла Марья Гавриловна. – Я ведь именно с имени и фамилии этого человека начала цитировать письмо нашей усопшей соседки!

– Извините, я чуть позднее подошел, когда вы уже чуть не половину процитировали, – смиренно сказал небритый Петр. – Может, еще раз скажете? Небось не я один не слышал!

– Я тоже! И мы не слышали! И я! – загомонили соседи, и Эмма едва сдержалась, чтобы не включиться в общий хор.

– Итак! – провозгласила Марья Гавриловна учительским тоном. – Письмо бедняжки начиналось следующим образом: «В моей смерти виноват только Андрей Илларионов. И больше никто, потому что я из-за него эту дурь совершила. Забеременела, а я ему на хрен не нужна!»

Грех, конечно, однако Эмма едва сдержала смешок, глядя на Марью Гавриловну, которая мгновенно вошла в новый образ: полупьяной, разухабистой девицы. И, ей-богу, чем-то даже сделалась мимолетно похожа на Людмилу Дементьеву, какой она была, когда брела, неуклюже выбрасывая вперед ноги, по колдобинам двора.