Согласно отчету унтерштурмфюрера СС Адольфа Бентина, 26 июля 1942 года около 9 часов утра ему позвонил комендант майор Лидтке и поинтересовался, правда ли, будто 95 % еврейских рабочих вермахта будут отозваны из-за неизбежной еврейской «акции». Бентин ответил, что не может назвать ему количество подпадающих под «переселение», так как эта цифра засекречена, но некоторые из еврейских рабочих вермахта, не сильно занятые, будут отозваны. Майор Лидтке выразил свое недовольство по этому поводу, подчеркнув, что в Пшемысле находились основные склады снабжения для немецких армий, сражающихся на юге, и что лишение вермахта рабочей силы недопустимо.
Бентин: «Эти факты мне хорошо известны, но я не могу остановить подготовку к «переселению», которую мне приказано провести секретным приказом. Все вопросы – к Фелленцу, он будет завтра. <…> В конце нашего разговора майор Лидтке сказал мне, что он будет жаловаться вышестоящему начальству. Я ответил, что он вправе жаловаться, но ничего не добьется, потому что «акция» в любом случае будет проведена».
Все дальнейшее строго документировано, поскольку инцидент стал поводом внутреннего расследования СС, и все его участники давали письменные объяснения, сохранившиеся в германских архивах. Лидтке созвал офицеров ортскомендатуры на экстренное совещание. В обращенном к ним выступлении он сказал, что из-за грядущей «акции» возникает угроза срыва поставок на Южный фронт, поскольку «переселение» означает для евреев верную смерть. На самом ли деле коменданта волновали лишь поставки, или он хотел предотвратить гибель людей, этого мы никогда не узнаем. Какие будет предложения, господа офицеры?
Баттель предложил нечто невообразимое – объявить «осадное положение» и под этим предлогом заблокировать автомобильно-пешеходный мост через реку Сан, разбомбленный в 1939 году и восстановленный в конце 1941 года. Полиция, включая гестапо и жандармерию, с самого начала оккупации размещалась в левобережной части города (в здании с табличкой «Комиссариат пограничной полиции») и осталась там после того, как немцы захватили весь Перемышль. Кроме того, рядом квартировали подразделения Ваффен-СС (вооруженные подразделения СС). Попасть в гетто все они могли лишь с этого моста.
Самое удивительное, Макс Лидтке согласился с предложением адъютанта, хотя не мог не понимать, что оно влекло за собой объявление войны СС, ни больше ни меньше.
Комендант
С новым комендантом, вступившим в должность в начале июля, Баттель сразу нашел общий язык. Оба примерно одного возраста (одному – 51, другому – 47) и, в общем-то, одного круга. Оба в юном возрасте участвовали в Первой мировой войне, а во Вторую – призваны как резервисты.
Родом из уездного городка в Восточной Пруссии, сын лютеранского викария, Макс Лидтке (1894–1955) после школы уехал изучать богословие в Кёнигсбергский университет, но курс не окончил, ушел на фронт Первой мировой войны. После ее окончания работал журналистом, дослужился до главного редактора местной газеты в Грайфсвальде. В 1935 году потерял должность, почему – не известно. Согласно Закону о прессе от 4 октября 1933 года издатели должны иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с еврейками, но с этим у Лидтке не было проблем. Его могли уволить во время чистки прессы от не слишком лояльных журналистов, но никаких доказательств этому я не нашел. Скорее всего, причины увольнения были более прозаическими.
За первые четыре года существования Третьего рейха число ежедневных газет сократилось с 3,6 до 2,6 тысячи. По мере перехода газет в руки нацистских издателей падал их тираж, и это при том, что нацистские издания получили поддержку от государства, чиновников обязали выписывать нацистскую прессу, а на ненацистскую – наложили ограничения (по рекламе в том числе).
Макс Лидтке
Каждое утро редакторов центральных газет собирали в Министерстве пропаганды, чтобы выслушать геббельсовские наставления, какие новости печатать, а какие нет, какими должны быть темы для передовиц. В провинциальные издания все это передавали по телеграфу. Видно, людям просто надоело читать одно и то же, тем более что новости они узнавали по радио, которое Геббельс числил главным орудием пропаганды. В отсутствие телевидения радио было чрезвычайно эффективно. Как вспоминал живший в Берлине с 1926 по 1941 год корреспондент «Чикаго трибюн» Уильям Ширер, даже его нередко вводило в заблуждение «постоянное навязывание фальсификаций и искажений… Тот, кто не жил годами в тоталитарном государстве, просто не в состоянии представить, насколько трудно избежать страшных последствий продуманной и систематической пропаганды господствующего режима».