Мотив Х

— Эй, там кто-то что-то пропищал? — Хампус снова повернулся к ней и приложил руку к уху. — Нет, по-видимому, нет. А обычно у тебя ведь так хорошо получается открывать рот и приводить свои гребаные политкорректные аргументы, чтобы все было так, как ты хочешь. Но теперь ты уже не такая дерзкая. Не такой крутой сотрудник полиции, который никого не боится. Но знаешь что? Ты даже какая-то трогательная, когда лежишь и бормочешь себе в кляп, пытаясь понять, что, черт возьми, происходит. — Он залез на кровать и сел прямо на нее. — Ты думаешь, что можешь просто взять и избавиться от меня. Что можно просто написать маленькое письмо, и все кончено. Но все далеко не так просто. Потому что как бы сильно ты ни хотела уйти от меня и потрахаться с этим чертовым Фабианом Риском, или как там его, мать его. — Он встряхнул баллончик, сорвал с нее одеяло… — Ты принадлежишь мне! — Он начал распылять краску прямо на ее пижаму. Сначала сделал два больших красных круга на каждой груди, потом поставил точки посередине. — Ты отказываешься краситься, кроме тех случаев, когда тебя немного проучили, конечно. А теперь посмотри, как тебе идет немного яркости, — Хампус побрызгал еще ниже.

Она попыталась высвободиться, но не смогла ничего сделать, кроме как наблюдать, как он нарисовал спреем пупок, более узкую талию и бедра прямо на постельном белье.

— Черт, ты становишься действительно горячей. Кликен! Иди сюда и посмотри, — продолжал он и нарисовал вагину у нее между ног.

Один из его друзей встал у нее за головой.

— Ух ты, какой лакомый кусочек. — Он склонился над ней и так сильно сжал ее выделенные краской груди, что стало больно.

Хампус выкинул баллончик.

— Кажется, пришло время повеселиться по-настоящему! — Он схватился за верхнюю часть пижамы и разорвал ее так, чтобы она услышала, как пуговицы упали на пол.

Она оставила попытки кричать и вместо этого зажмурила глаза в надежде, что этот кошмар скоро закончится. Но он не закончился. Напротив, она почувствовала, как он сорвал с нее пижамные штаны и провел рукой по внутренней стороне бедра. Только не это — единственное, что она смогла подумать.

У Хампуса имелась темная сторона личности, она знала это, но это было что-то совершенно другое. Это просто не могло быть правдой. Но когда она почувствовала, как он засунул в нее палец, то поняла, что надеяться бесполезно.

— Она просыпается, — вдруг послышался голос, который не принадлежал ни Хампусу, ни одному из его дружков, и тогда она наконец поняла. — Может, дать ей еще дозу?

Ей приснился сон. Это были вовсе не Хампус и его друзья. Только сейчас она проснулась и поняла, что реальность, в которой она оказалась, была еще хуже.

— Нет, с чего бы это? — послышался другой голос. — Мы уже почти закончили.

Хотя на самом деле ей не хотелось этого делать, она открыла глаза, и действительно, сверху на ней сидел совсем не Хампус. Этот кто-то вытащил палец, чтобы понюхать. Это был Адольф Гитлер или кто-то в маске Гитлера вместо лица. Кто-то с бородой и длинными волосами, одетый в потертый джинсовый жилет, и она могла видеть татуировку Терминатора у него на шее.

— Что скажете? — спросил другой парень в аналогичной маске, стоявший, наклонившись вперед и сжимавший ее груди рукой, на которой не хватало одного среднего пальца. — Не пора ли поскорее трахнуть эту гребаную еврейскую киску?

— Можно, но не сейчас, — сказал третий, которого она не увидела. — Самое веселое оставим на потом.

— Еще увидимся, — мужчина, сидевший на ней сверху, со смехом слез с кровати и исчез вместе с остальными.

Лилья осталась лежать и лишь продолжала смотреть по сторонам на нарисованные на стенах свастики.

79

Лазанья снова была отправлена в духовку, а Фабиан сидел с Соней и Матильдой на кухне, в ожидании, пока Теодор спустится после душа. Они разговаривали о всякой ерунде. Время от времени Соня смеялась над тем, что рассказывала Матильда, а иногда и он пытался улыбнуться. Но улыбка была весьма непростым делом, она как будто застряла где-то у него внутри и ощущалась скорее как неудобная гримаса.

В каком-то смысле он должен был почувствовать облегчение. Они с Соней наконец объединились и вместе заставили Теодора взяться за ум. Но облегчение было последним, что он чувствовал. Не было никаких сомнений, что единственно правильным было отправиться в Хельсингёр и связаться с датским прокурором. Но тревога о том, как все пройдет, все еще была у него на душе, рана не затягивалась, она беспокоила его словно обострившаяся язва желудка. Кроме того, прошла уже почти четверть часа, а ведь он не знал никого, кто обычно принимал душ так быстро, как Теодор.

— Я пойду и посмотрю, как у него обстоят дела. — Он встал и вышел из-за стола. — Начинайте есть, если хотите.

— Нет, мы подождем, пока все соберутся, — сказала Соня, наполняя свой бокал вином.

Оказавшись в верхнем коридоре, он встал перед закрытой дверью ванной и прислушался к звукам душа по другую сторону.