Я далек от восхищения этой повестью и отнюдь не склонен оправдывать Эйдельмана, когда тот ляпает, будто бы новобранцы-рекруты были 18-летними (призывной-то возраст был 21 год и старше), а таких небрежностей полно, и никто меня не убедит, будто бы они «диктуются законами жанра», но неизмеримо вреднее всех ошибок и неудач Эйдельмана губительная для познания прошлого позиция Зильберштейна. Он сам признается, что полвека назад лишил науку писем Потемкина и Екатерины, лишил исключительно из ханжеских соображений. В условиях единодержавия распутной бабы сведения о том, пахло ли у нее дурно из рта или из промежности, умела ли она почесать пяткой у себя за ушами или нет – приобретают общественное, государственное значение (Лев Толстой это убедительно показал), а редакторы вроде Зильберштейна, отвергнув коллекцию, подобную собранной маститым ученым Барсковым, должны клеймиться презрением как люди, уродующие общественное сознание, как враги знания.
А он еще похваляется своим разбоем и редакторы ЛГ его не одергивают!
Тенденция к замалчиванию «неприличностей» катастрофична для показания реальной жизни, т. е. для исторической науки. Пагубна для литературоведения. Один пример. Вот поэт вздыхает, завершая роман:
О чем вздыхает Поэт? Ну, о декабристах, это прилично говорить, и все слыхивали! А еще? И вот тут весомо знание того «неприличного» и замалчиваемого всеми ханжами обстоятельства, что «та, с которой образован», та которая отшила Пушкина в свои 20 лет гордыми и высокими «римскими», «республиканскими» словами: «Но я другому отдана и буду век ему верна», та самая в свои 30 лет стала распутной клеопатрой-мессалиной Невы… Какой идеал рухнул в душе!.. Ах, много, МНОГО рок (рок, а не ханжеская фатальность бенкендорфов) отъял, – ужаснешься тут вместе с Александром Сергеевичем!.. И таких примеров, когда то ли лицемеры, то ли импотенты зильберштейны не дают нам постигнуть подлинных чувств и намерений авторов, – сотни. Ведь дабы увидеть этот смысл в последней строфе «Онегина», надо много потрудиться коллективной мысли: один в сундуках или под обоями отыщет переписку сплетничавших бабушек, другой опубликует «скабрезные» строки из этих писем, у третьего родятся ассоциации идей, десятый сумеет обосновать или опровергнуть эти идеи, двадцатый приведет недостающую атрибуцию и, наконец, семьдесят пятый доказательно сформулирует суть. И в этом смысле «пушкинский Декамерон» «Большого Жанно» – полезный, хотя и крохотный шаг.
Я, конечно, понимаю, что ЛГ не опубликует моих гневных строк. Но хотя бы ознакомьте с этим письмом И. С. Зильберштейна – авось ему хоть на миг станет стыдно – и Н. Я. Эйдельмана – вдруг ему сгодится.
01.02.84.
Р. И. Пименов