Мозг: прошлое и будущее. Что делает нас теми, кто мы есть

Этой беспощадной тирадой Уотсон возвестил о намерении перевернуть шкалу приоритетов в своей области, создав новую науку – бихевиоризм. Уотсон и его последователи считали, что психологам следует сосредоточиться исключительно на изучении наблюдаемого извне поведения и его зависимости от внешних факторов, которыми можно управлять экспериментально. Целью бихевиористов было сформулировать законы, позволяющие прививать и изменять поведенческие паттерны извне, раз и навсегда отринув всяческие спекуляции о происходящем внутри. Бихевиоризм не стремился препарировать укромные уголки психики – он их просто игнорировал. Более ранние работы, анализировавшие поведение человека с позиции непроверяемых психологических категорий, получили клеймо ментализма – это было общее пренебрежительное прозвище для всех субъективных направлений психологии минувших эпох. Бихевиористы полагали, что даже исследования интеллекта животных в прошлом были слишком уж искажены менталистским подходом, грешили всяческого рода антропоморфизмом, который хорош в народных сказках, но неуместен в науке[402]

. Приверженцы нового направления, которое основал Уотсон, считали, что бесстрастному бихевиористскому наблюдению и манипуляциям в равной мере подлежат и люди, и животные.

Поначалу боевой клич Уотсона вызвал противоречивые чувства. Маститые психологи по большей части на него не отозвались. Титченер считал бихевиоризм неумелой попыткой «заменить науку технологией», нацеленной скорее на поведенческий контроль, чем на понимание чего бы то ни было[403]. Роберт Йеркс категорически протестовал против стремления Уотсона «сбросить за борт… метод самонаблюдения»[404]

, а Джеймс Каттелл из Колумбийского университета, и сам не чуждый жарким диспутам, объявил Уотсона в «излишнем радикализме». Однако и внутри, и вне психологической науки нашлось много тех, кому позиция Уотсона показалась привлекательной. Историк Франц Самельсон выдвинул теорию, согласно которой бихевиористские настроения вполне соответствовали пробудившемуся в канун Первой мировой войны интересу к социальному контролю, а риторика Уотсона собрала столько сторонников, поскольку «сочетала в себе притягательность трезвой науки, прагматическую полезность и идеологический либерализм»[405]. И хотя европейские психологи, как известно, были против бихевиоризма, альтернативы, которые они предлагали, в том числе школа гештальта Макса Вертгеймера и другие направления, оказались не такими влиятельными. А ориентированная на пациента аналитическая психиатрия Зигмунда Фрейда и Карла Юнга была модной среди широкой публики, но не считалась достаточно авторитетной в научных кругах[406]

. Бихевиоризм захватил верховенство в американской психологии – и, в сущности, на полвека исключил из научного дискурса вопросы интроспекции, сознания и прочих внутренних когнитивных процессов.

Если Уотсон был Моисеем этого движения[407], то великий русский ученый Иван Петрович Павлов стал его неопалимой купиной. Бихевиористы стремились понять, как окружение управляет поведением, и вдохновлялись всемирно известными экспериментами Павлова по управлению рефлексами. Главным элементом парадигмы Павлова были отношения стимула-реакции, способность некоторых внешних стимулов вызывать воспроизводимую и, очевидно, автоматическую реакцию у животного. Особенно знамениты его опыты по изучению слюноотделения у собак в ответ на пищевые стимулы – это врожденная способность, которой не надо учиться[408]

. Однако Павлов установил, что можно искусственно задать – обусловить – новые отношения стимула-реакции. Он разработал процедуру, известную ныне как вырабатывание условного рефлекса, и добился нужного эффекта, сочетая возбудительный стимул – запах мяса – со стимулом, который раньше был нейтральным, – звонком. Когда собака в ходе эксперимента много раз слышит звонок и после этого получает пищу, она приучается выделять слюну при звуке звонка. Так невинный звонок, незначительный элемент окружения, начинает контролировать поведение животного[409].