Мозг: прошлое и будущее. Что делает нас теми, кто мы есть

Джозеф Леду, специалист по миндалевидному телу, считает, что даже простого предположения, что опухоль могла как-то сказаться на поведении преступника, было бы достаточно, чтобы снизить ему срок тюремного заключения, если бы Уитмен дожил до суда[442]. Нейрофизиолог Дэвид Иглмен заходит гораздо дальше – он утверждает, что случаи, подобные истории Уитмена, подрывают саму идею ответственности за преступления, поскольку доказывают, что определяющую роль в поведении играет биология мозга. Контролировать свою биологию мы не в силах – так можно ли заставлять нас отвечать за нее? Иглмен предрекает, что скоро «мы сможем выявлять паттерны на невообразимо малом масштабе микросвязей, коррелирующих с отклонениями в поведении»

[443]. Замечание Иглмена вовсе не так уж тенденциозно. Технология сканирования мозга уже позволяет наблюдать мозг преступников in situ

, и это одно из самых обсуждаемых приложений фМРТ в наши дни. «Адвокаты сплошь и рядом заказывают МРТ мозга своих подзащитных и утверждают, что те не могли себя контролировать из-за неврологических нарушений», – пишет исследователь права Джеффри Розен и добавляет, что дошло до того, что «один суд во Флориде постановил, что отсутствие нейрофизиологических данных при вынесении смертного приговора считается основанием для его отмены»[444].

Эти точки зрения наглядно показывают, как сильно влияние нейроэссенциализма, который здесь выражается в предположении, что у мозга человека могут быть неотъемлемые и, вероятно, не подлежащие изменению свойства, которых достаточно, чтобы истолковать природу действий этого человека, не только преступных. У такого предположения могут быть далеко идущие следствия. Если наш мозг служит причиной действий, которые мы не в состоянии осознанно контролировать, разве можем мы по-прежнему заставлять людей отвечать за их поступки? Нам следует объявлять виновным или невиновным в преступлении не человека, а его мозг. Нам следует не наказывать правонарушителя за биологические особенности, над которыми он не властен, а лечить отклонения, которые мы найдем у него в мозге, а если не найдем, изолировать его лишь в интересах общества, как не выпускали бы на дорогу неисправный автомобиль. Нейробиолог из Стэнфорда Роберт Сапольски едко замечает, что «хотя оценивать людей с чисто медицинских позиций и приравнивать их к поломанным машинам бесчеловечно, это все же не в пример человечнее, чем оценивать их с чисто морализаторских позиций и клеймить грешниками»[445].

Мозг Чарльза Уитмена, лениво покоившийся в шкафу в Остине, служил воплощенным символом этих идей – а потом в один прекрасный день исчез. Мозговое вещество убийцы входило в коллекцию примерно из 200 неврологических образцов, завещанных Техасскому университету в конце 80-х. Лет через 30 фотограф Адам Ворхис и журналист Алекс Ханнафорд заинтересовались мозгом «техасского снайпера», когда работали над книгой об этой коллекции[446]

. Их исследование привело к открытию, что примерно половина препаратов, в том числе и мозг Уитмена, исчезли. «Это тайна, достойная хорошего детективного романа: сто препаратов мозга исчезли из университета, и никто, похоже, не знает, что с ними приключилось», – писал Ханнафорд на страницах «Atlantic»[447]. Под пристальным вниманием СМИ исследователи из Техасского университета бросились разгадывать загадку и вскоре сообщили, что утраченные образцы, вероятно, были списаны и уничтожены в 2002 году как биологические отходы[448].

Таинственное исчезновение мозга Уитмена вдохновляет нас на мысленный эксперимент с целью понять, чем плох нейроэссенциализм. Зададимся вопросом, что было бы, если бы мозг совсем стерли с общей картины? Что было бы, если бы мозг Уитмена исчез до того, как до него добрались врачи, и злокачественное новообразование (как и любое другое неврологическое отклонение) не стало бы основой для логического объяснения преступления?