Mozg_rasskazyvaet_Chto_delaet_nas_lyudmi.pdf

миром. Даже ее основные связи могут постоянно обновляться в ответ на

изменяющиеся сенсорные потребности. А если вы примете во внимание

зеркальные нейроны, то мы можем прийти к выводу, что ваш мозг

синхронизирован с другими мозгами подобно тому, как «друзья» в Facebook

постоянно изменяют и обогащают друг друга.

Каким бы примечательным ни был этот сдвиг парадигмы, пусть даже

исключительно

значимым

для

клинической

практики,

вы

можете

воскликнуть а какое же отношение эти истории о фантомных конечностях и

пластичности мозга имеют к вопросу об уникальности человека? Разве

способность к изменениям на протяжении всей жизни исключительно

человеческая черта? Конечно нет. Разве у низших приматов не бывает

фантомных конечностей? Конечно бывают. Или находящаяся в их коре карта

конечностей и лица не изменяется вследствие ампутации? Конечно

изменяется. Так что же эта пластичность говорит нам о нашей уникальности?

Ответ состоит в том, что способность к пластичности на протяжении

всей жизни (а не только лишь гены) занимает одно из важнейших мест в

эволюции человеческой уникальности. Благодаря естественному отбору наш

мозг выработал способность использовать обучение и культуру для того,

чтобы запускать фазовые переходы наших психических процессов. Мы

вполне могли бы называть себя Homo plasticus. В то время как мозг у других

животных просто проявляет гибкость, мы единственный вид, который

использует ее в качестве основного средства для усовершенствования мозга

и эволюции. Один из важнейших способов, при помощи которого нам

удалось поднять нейеропластичность до таких заоблачных высот, известен

под названием неотении наших до абсурда затянутых периодов детства и

юности, что делает нас чрезвычайно пластичными и чрезвычайно

зависимыми от старших поколений на протяжении более десятка лет.

Детство человека позволяет заложить фундамент для взрослого разума,

однако пластичность остается важнейшим фактором на протяжении всей

жизни. Без неотении и пластичности мы бы все еще бродили голыми

обезьянами в какой-нибудь саванне без огня, без инструментов, без письма,

традиций, верований и мечтаний. Мы и в самом деле были бы «всего лишь»

обезьянами, а не стремящимися ввысь ангелами.

МЕЖДУ ПРОЧИМ, хотя МНЕ так никогда и не удалось непосредственно изучить

Михи пациентку, которую я встретил еще студентоммедиком и которая

смеялась в тот момент, когда должна была бы взвизгивать от боли, я никогда

не переставал размышлять над ее случаем. Смех Михи ставит перед нами

интересный вопрос: отчего кто-либо смеется над чем-либо? Смех, равно как

и его когнитивный спутник, юмор, универсальная черта, присутствующая во

всех культурах. Некоторые приматы «смеются», когда их щекочут, но

сомневаюсь, чтобы они рассмеялись при виде толстой обезьяны,

поскользнувшейся на кожуре банана и упавшей на задницу. Джейн Гудолл

определенно никогда не сообщала, что шимпанзе устраивают друг для друга

пантомимные сценки в духе Three Stooges или Кистона Копса. Почему и

каким образом развился у нас юмор загадка, но любопытный случай Михи

дал мне ключ к разгадке.

Любая шутка или смешной случай имеют следующую форму. Вы шаг

за шагом рассказываете историю, ведя слушателя по очевидной дорожке

ожидания,

а

затем

внезапно

вводите

неожиданный

поворот,

кульминационный момент, соль рассказа, понимание которого требует

полного переосмысления предыдущих событий. Но этого недостаточно: ни

один ученый, чье теоретическое построение разрушено одним-единственным

уродливым фактом, который повлечет за собой полный пересмотр теории, не

посчитает такое забавным (уж поверьте мне, я пытался!). Резкий поворот в

напряженном ожидании необходим, но недостаточен. Самый важный

ингредиент состоит в том, что новая интерпретация должна быть

непоследовательной. Приведу пример. Ректор медицинского университета

идет по тропинке, но как раз перед тем, как достичь пункта назначения, он

поскальзывается на кожуре банана и падает. Если он при этом проламывает

череп и кровь хлещет, вы бежите на помощь и вызываете скорую. Вы не

смеетесь. Но если он поднимается невредимым, стряхивая кожуру со своих

дорогих брюк, вы разражаетесь хохотом. Это называется грубым юмором.

Ключевое различие состоит в том, что в первом случае имеет место

действительно тревожная ситуация, требующая неотложного внимания. Во

втором случае тревога ложная, и смехом вы информируете находящихся

поблизости, что нет необходимости затрачивать ресурсы и спешить на

помощь. Это природный сигнал «все в порядке». Необъясненным остался

лишь легкий налет злорадства, присутствующий во всей этой ситуации.

Как же это объясняет смех Михи? В то время я этого не знал, но много

лет спустя мне повстречалась другая пациентка, Дороти, со схожим