Мстители двенадцатого года

Отчаянный рубака, поэт-задира Денис Давыдов испытал всю горечь отступления, участвуя со своим полком в сражениях и «во всех аванпостных сшибках» до самой Гжати. Под Бородином, на коротком отдыхе, сел за письмо князю Багратиону, с которым пять лет до того провоевал адъютантом.

– Что пишете, Денис Васильевич? – поинтересовался любопытный до чужих секретов майор Измайлов. Несимпатичный нелюбитель любого боя – что в поле, что за карточным столом. – Опять острые стишата? Мало вам за них укору было?

– Стишат отроду не писал, – сумрачно и резко отозвался Давыдов. – Хочу просить себе отдельную команду.

– Что вдруг? – изумился майор Измайлов.

– Нынче я полезен отечеству не более рядового гусара, а обязан платить ему всей своей силой.

– Денис Васильевич, – рассмеялся Измайлов, – не иначе позабыл славный закон армейский? Ни от чего не отказывайся, но и никуда не просись.

– Давыдов не из этих. У него другой закон. Не равняться духом в шеренге, ни от чего не отказываться и на все напрашиваться. Идите, господин майор, вы мне мешаете.

«Ваше сиятельство!.. Вступил в гусарский полк, имея предметом партизанскую службу и по силам лет моих, и по опытности, и, если смею сказать, по отваге моей… Позвольте мне предстать к Вам для объяснений моих намерений… Если они будут Вам угодны, употребите меня по желанию моему…»

При Колоцком монастыре, в овине, где расположился штаб Багратиона, князь принял и выслушал горячие и стратегически обдуманные намерения Давыдова, который объяснил ему все выгоды партизанской войны.

– Ваше сиятельство, Петр Иванович, лишне напоминать вам, что транспорты жизненного и боевого продовольствия неприятеля растянулись на пространстве от Гжати до Смоленска и далее. Мыслю создать небольшие партии (отряды) из казаков и гусар и напускать их на караваны, следующие за Наполеоном. Они истребят источник силы и жизни неприятельской армии. Откуда она возьмет себе заряды и пропитание? К тому же, ваше сиятельство, появление наших посреди рассеянных войною поселян ободрит их и обратит войсковую войну в народную. Народ ропщет на насилие и безбожие врагов наших. И уже сам вздымает топор.

Князь пожал Давыдову руку и обещал нынче же доложить светлейшему его мысли.

Давыдов провел грустный день в виду отеческого дома, одетого дымом биваков, захваченного шумными толпами солдат, разбиравших избы и заборы для устройства костров и редутов. Лесок перед пригорком кишел егерями, превращавшими его в непроходимую засеку. Здесь Денис «провел беспечные лета детства, здесь ощутил первые порывы сердца к любви и славе». Слезы воспоминаний, как писал он позже в дневниках, скоро осушило чувство счастия видеть себя «вкладчиком крови и имущества в сию священную войну!».

Ввечеру разыскал Давыдова адъютант Багратиона.

– Светлейший дал согласие послать для пробы одну партию в тыл французской армии, – сказал Багратион. – Но, не будучи уверен в успехах предприятия, назначил только пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков.

– Осторожен Михал Ларионыч.

– Старый лис, как его Бонапарт называет, – улыбнулся князь. – Из осторожности хочет, чтобы ты сам взялся за это дело – тебе верит.

– Я бы стыдился, Петр Иванович, предложить опасное предприятие и уступить исполнение оного другому. Однако людей мало.

– Более не дает.

– А коли так, то иду с этим числом – авось открою путь большим отрядам!

– Я на тебя надеюсь. И скажу тебе за тайну, как я понял светлейшего. В случае удачи малый отряд может разорить неприятеля, его заведения и подводы, а при неудаче Главнокомандующий потеряет всего лишь горстку людей.

– Хитер лис!

– Но как быть? Война ведь не для того, чтобы целоваться.

– Ручаюсь честью, ваше сиятельство, партия будет цела! Для сего нужны лишь отважность и решительность днем и неусыпность на ночлегах. За это я берусь.

Князь тут же написал письма к генералам, чтобы назначили Давыдову лучших гусар и лучших казаков, дал ему собственную карту Смоленской губернии и благословил:

– С Богом! Надеюсь на тебя.