Мстители двенадцатого года

Далеко за полночь, получив на крыльце горячий поцелуй Параши и увесистый шлепок в плечо от отца, Алексей сел на лошадь, поправил повод и, покачиваясь в седле, направился к биваку. Издалека увидел туманный дымок над полем над загашенными кострами; кое-где вспыхивали угольки, метали в ночь яркие искры.

– Слушай! – издалека донеслось. Видать, услышал караульный легкий конский топ. – Кто идет? Каков пароль будет?

– Ты, что ль, Евсеев? Молодец, что не спишь.

– На посту, ваше благородие, не спится. Да и ночь больно хороша. Развиднялось. Месяц гуляет. Совсем как дома. Вспоминается. У нас завсегда месяц над домом стоял. Яркий такой, радостный. Бывалоча с поля едешь, а он тебе светит. – Евсеев подошел ближе, ласково сунул ладонь под узду. – Конь у меня был в хозяйстве. Не строевой, конечно дело, разлапистый. Но на работу лютый. А как с работы, с поля, домой, шагает миленок строевым, ушами стригет, ажно похрапывает. Ласковый…

– Скучаешь?

– А как же не скучать, ваше благородие? Поди и вам печально от дома вдали. У вас дом, поди, большой, у меня избенка – а для нас обоих родимое гнездо. За него мы с вами и бьемся.

– И за государя.

– Государь – что? У него вся держава под рукой. За все такое сердце болеть не станет, не хватит его.

Осекся Евсеев, лишнее сказал.

– Это я так, господин поручик… В размышлении. От месяца в небе. Над самой головой. Вы уж не серчайте. Проводить вас до балагана-то?

– Найду. Ты правь свою службу.

– И то. Стоишь один в поле, а в голове много чего копошится. Иной раз и не совладаешь, лишнее слово скажешь.

– Да не печалься, – устало обронил Алексей. – Мы ведь с тобой одного эскадрона бойцы.

– Оно и верно. Сегодня вы смолчали, а завтра я за вас слово скажу.

Алексей вздрогнул, дернулся, нагнулся:

– Что ты говоришь, Евсеев?

– Всяко можно сказать, – потоптался на месте, – да не всяко думается.

– Ты что юлу запустил? Ты прямо говори.

– Ваше благородие, адъютант у нас нынче был. Все про вас расспрашивали. Мол, как и что?

Алексей со злостью воздух из груди выпустил через туго сжатые губы.

– Ты прямо можешь сказать?

– Не осмеливаюсь.

– Ну и дурак из тебя. Что расспрашивал?

– Мол, оченно вы с нижними чинами добродушны. Что полюбовницу в наш стан приголубили. И что есаула Волоха прикрыли, когда он у пленного француза часы с кармана взявши.

– Пусти, – сказал Алексей, высвобождая повод. – Глупости. Ты как Волоха судишь?

– А никак. Они ему всю семью сничтожили, а он с них часы взял. То на то и получилось, ваше благородие. Или не то?

Осмелели солдатушки. Силу свою почувствовали. И достоинство. Что с этого будет, как знать?

Адъютант. Майор Измайлов. Его не любили. Ни офицеры, ни солдаты. Солдаты за жестокость, офицеры за что? Никто бы не ответил на этот вопрос. За неискренность? За мелочность? За мелкие подлости? В карты не играл, а если и проигрывал, то долг карточный месяцами не отдавал. Был однажды вызван на дуэль – отказался с высокомерием. Другого бы после такого в тот же день из полка вымели, а этот Измайлов удержался. Поговаривали, что тетушка его, старая графиня, имела влияние на государя. Что государю не в честь было.

Вот как однажды случилось. После трудного боя, с большими потерями собрались командиры в одной палатке. Поднять горькую чару за победу, за павших, за раненых. Ну и как у нас бывает, грусть и печаль закончились веселым разгулом. Ну вот такие мы, что с нами сделаешь. Зазвенели гитары, зазвучали озорные песни, зашлепали карты по столу, слаженному из двери, невесть с какого дома снятой. Измайлов, сидя в сторонке с трубкой, все замечал, но ни в чем не участвовал. А наутро доложил полковнику, что его офицеры всю ночь пьянствовали, непотребно пели, а под утро девок искали.

Полковник рапорт (донос) со всем вниманием прочел, положил его на стол, прижал малым ядром, что в бою его коня сгубило, и тихо, беззлобно, даже с грустью молвил:

– Ну и дурак.

– Я дурак? – уточнил Измайлов.

– Ты не дурак, ты подлец. А дурак я. Дурак, что в это время к ним не наведался.

– Государю отпишу, – пригрозил Измайлов.

– Хоть Господу Богу. Только вряд ли он к такому прислушается. Писал бы ты отставку, а?

– Я на службе Отечеству!

– Из штаба – вон. Вагенбург (тыловое обеспечение) тебе вотчина. Там непременно по своей натуре проворуешься, мы тебя перед строем расстреляем.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

В вагенбург Измайлов не был отправлен, оставлен при штабе. И подличал как и прежде. Что ж, война порождает не только героев, но и подлецов. И кого из них больше – той армии и судьба…

– Спасибо, Евсеев. Только я его не пугаюсь.

– Пошел бы он с нами в бой, ваше благородие, так уж из него и не вышел бы.

– Ты не говорил, я тебя не слышал. Пусти, я устал, спать хочу.

Алексей отдал коня ординарцу, что дожидался у балагана, забрался внутрь, устало, с наслаждением вытянулся на прелой соломе. Легко подумал: хватит для меня на сегодня. Спать…

Он быстро уснул. Но кто ему снился? Несчастная Мари? Бедная Параша? Или босой мальчуган с голубыми глазами? Кто скажет?