Мудрая кровь

Услышав, как за Енохом захлопнулась парадная дверь, Отдохновение принялась изучать сверток. По внешнему виду и на ощупь нельзя было определить, что внутри: для одежды слишком твердый, для кухонного прибора – слишком мягкий. Проделав в пакете дырочку, она заглянула внутрь и увидела нечто вроде ряда из пяти сушеных горошин. Однако в темном коридоре Отдохновение толком ничего не разглядела. Тогда она решила отнести сверток в ванную – там светлее – и вскрыть его, прежде чем отдавать Хейзу. Если он и правда так болен, каким сказался, то ему сейчас не до посылок.

Рано утром Хейз жаловался, мол, у него жутко болит в груди. Ночью он начал кашлять – что давалось ему с трудом, да и звучал кашель неубедительно. Отдохновение подумала, будто Хейз притворяется, желая отпугнуть ее и симулируя заразную болезнь.

– Да не болен он, – сказала себе девушка, идя по коридору. – Просто не привык ко мне.

Пройдя в уборную, села на край большой зеленой ванны с когтистыми ножками и надорвала шпагат на свертке.

– Привыкнет еще, – пробормотала она себе под нос. Размотав мокрую бумагу и уронив ее на пол, Отдохновение пораженно уставилась на содержимое.

Два дня вне стеклянной витрины не пошли на пользу новому Иисусу. Одна половина лица у него промялась; на другой раскололось веко, и из глазницы сыпалась белесая пыль. На лице девушки застыло пустое выражение, она как будто не знала, что и думать о новом Иисусе, или не думала вообще ни о чем. Отдохновение просидела минут десять без единой мысли в голове, захваченная видом чего-то неуловимо знакомого. Она прежде ни разу не встречала никого, похожего на предмет у нее на коленях, и в то же время было в нем понемногу ото всех, кого она знала, – словно бы их убили, скукожили и мумифицировали, скатав в единую личность.

Поднеся Иисуса к лицу, Отдохновение стала изучать его, и буквально через минуту ее руки привыкли к ощущению высохшей кожи. Часть волос отошла, и Отдохновение поспешила вернуть их на место, держа мумию на сгибе локтя и глядя в ее сморщенное личико. Рот мумии был смещен немного в сторону, так что казалось, будто она слегка улыбается сквозь испуг. Отдохновение стала покачивать Иисуса на руках, и постепенно у нее на лице проступила то же подобие улыбки.

– Ну надо же, – прошептала она. – А ты у нас красавчик.

Голова мумии легла точно в ложбинку у нее на плече.

– Кто твои мама и папа? – спросила девушка.

Ответ родился у нее в голове моментально. Отдохновение, издав тихое восклицание, улыбнулась. Глаза ее довольно засветились.

– Ну, идем, что ли, встряхнем его? – предложила она через некоторое время.

Едва за Енохом захлопнулась дверь, Хейз встряхнулся. Сев и не застав в комнате Отдохновения, он вскочил с кровати и принялся одеваться. В голове вертелась одна-единственная мысль, пришедшая в голову – как и решение приобрести машину – внезапно, сразу после сна: надо срочно перебраться в другой город и проповедовать там от Церкви Бесхристовой, проповедовать там, где о ней еще не слышали. Хейз поселится в новой комнате, найдет себе новую женщину и начнет все заново, с чистым умом. Переезд в другой город стал возможен благодаря наличию авто: быстрого личного транспортного средства, способного доставить Хейза куда надо.

Выглянув в окно, Хейз посмотрел на «эссекс»: высокий и угловатый, тот стоял под дождем. Впрочем, дождя Хейз не заметил. Спроси его, и он не вспомнил бы о ливне – только о машине. Хейза переполняла энергия. Отвернувшись от окна, он закончил одеваться. Утром, проснувшись первый раз, Хейз ощутил, будто в груди у него зреет полноценный туберкулез – всю ночь в легких росла каверна. Свой кашель Хейз слышал словно бы со стороны. Через некоторое время он погрузился в дрему, которая не принесла отдыха, но от которой Хейз пробудился, имея в голове план, а в теле – силы для новых свершений.

Достав из-под стола вещмешок, Хейз принялся набивать его скудными пожитками. Руки Хейза до того ловко рассовывали вещи внутри, что он ни разу не коснулся Библии. Последние несколько лет Писание камнем лежало на самом дне. Когда же Хейз искал место для запасной обуви, пальцы его сжались на продолговатом предмете. Вытащив его наружу, Хейз увидел футляр с очками матери. Хейз и забыл о паре очков.

Он нацепил их на нос, и стена, на которую он смотрел, тут же наехала на него, расплылась. На двери висело зеркальце в белой рамке – Хейз подошел к нему и вгляделся в свое размытое отражение: возбужденное, лицо потемнело; морщинки стали глубже, извилистей. Небольшие стекла в серебряной оправе придавали Хейзу ложно-простецкий вид. Они как будто скрывали некий коварный план, читаемый в незащищенных глазах.

Пальцы Хейза стали нервно подрагивать, и он позабыл, что собирался сделать. В своем лице он увидал лицо матери. Быстро попятился и уже хотел сдернуть очки, как вдруг открылась дверь и в поле зрения оказалось еще два лица. Одно из них произнесло:

– Теперь зови меня мамой.

Второе – меньшее – лицо, прямо под первым, щурилось на Хейза, словно пыталось узнать старого друга, который вот-вот его убьет.