Мултанское жертвоприношение

— Пошли уже! — скулил на бревнах Петька, уныло озираясь. — Я есть хочу! Я пить хочу! У меня голова болит! Мне похмелиться не дали!

— Друг мой! Разве ты не знаешь? Такова тяжкая доля русской журналистики! — ерничал Кричевский, внимательно изучая окрестности. — Неси свой крест с высоко поднятой головой, хоть и непохмеленною!

— Вот ухнешь сейчас в трясину — не буду тебя вытаскивать! — злобно пообещал с тропы лучший друг. — Даже и не проси!

Солнце уже клонилось к закату, когда вышли они снова на лесную дорогу у деревни Чулья, повстречав на тропе в разное время нескольких человек из местных жителей.

— А местечко не назовешь глухим, — резюмировал сыщик. — Хотя впотьмах здесь, наверное, никто не ходит.

Брат Пимен ждал их в назначенном месте, чем-то аппетитно хрустя на козлах. Петька Шевырев так и кинулся к монаху, протягивая растопыренные пальцы.

— Поделись с ближним, чревоугодник! С голоду помираю!

Монах улыбнулся, протянул ему стебли черемши с едва завязавшимися луковицами. Петька оглядел их со всех сторон, обнюхал, откусил осторожно, скривился так, что очки едва не упали с носа под копыта гнедых лошадок, и, смирившись, со вздохом принялся жевать.

— Что, лошадушка? — пожаловался он гнедой, и погладил ее по мокрому храпу. — Вот и я стал травоядным… Скоро, пожалуй, и запрягут!

— А в Мамадыше сейчас, поди, фуршет у градоначальника после вечернего заседания! — сказал безжалостный сыщик.

— Сказано в Писании — не искушай, — сказал брат Пимен. — Садитесь, братия. Поторапливаться надобно. Скоро уже стемнеет, а нам еще верст пять ехать.

Петька жалобно взвыл и попросил еще черемши.

Миновав Чулью, по хлипкому мостику переехали они речку Люгу, той самой дорогою, которой шел некогда причетник Богоспасаев с Кононом Матюниным, и через некоторое время свернули с дороги к деревеньке с таким же названием — Люга.

— Деревня вотяцкая, — сказал монах, оборачиваясь. — А вот сейчас направо хутор — русский. Живет там баба, Мария Супрыкина. У нее и заночуем.

IV

Мария Супрыкина брата Пимена помнила хорошо, приняла радушно, на стол достала, чем богата была — но говорить с приезжими про колдуна наотрез отказалась.

— Нельзя про него никому сказывать! — ворочая ухватами в печи ведерный чугунок с картошкой, отвечала она. — К нему приходят, только если беда большая случится — корову леший скроет, али человека в лесу закружит. Он ведун знающий, с лешими дружбу водит, точно. Мою корову за раз нашел.

— Как же это было, Марья? — расспрашивал ласково монах, делая Кричевскому знаки, чтобы был терпеливее. — Расскажи, как корова нашлась? Он тебе место назвал, что ли?

— Нет, не место! — уперла толстые красные руки в круглые бока бабка. — Какое тебе место в лесу? Я сама из него вовек не выйду! Велел он отвести его туда, где корова заблудилась, да и стал там разговаривать с лесом. Непонятно так стал бормотать чего-то себе под нос. Страшно мне стало, жутко стало! Поднялся тут ветер, но несильный такой, просто зашумел по деревам, и полез из лесу туман. Стал туман густеть у него над головою, все густеть — будто облик чей-то принимать. А я тут возьми с перепугу, да без памяти и грохнись! Зато Милка моя тот же час из лесу ко мне выбежала!

— Бабка Марья! — встрял в разговор Шевырев, вдохновленный видом чугунков и зеленой бутылки с кумышкой, выставленной на стол. — Здесь ведь тоже беда! Семерых людей засудить хотят — а никто не знает достоверно, они убийцы, или нет!

— Нет, милок, и не проси! — отпиралась Супрыкина. — Мне вотяки не простят, коли выдам ихнего ведуна! Еще замолят, не приведи Господь!

— А были случаи? — поинтересовался Кричевский, развешивая у теплой печки мокрые одежды свои.

— Сама не видала, врать не буду, — хмуро сказала бабка Марья. — А вот лет пять тому в Старом Мултане замолили двоих…

— Это дело мы знаем! — перебил ее Петька.

— А почему двоих? — полюбопытствовал сыщик. — Судили-то вотяков за одного.

— Не знаю, почему двоих! — обозлилась отчего-то старуха. — Не путай меня, ухарь! Стара я уже! Так, слетело с языка незнамо что! Есть просили — так садитесь! У меня все простое, не взыщите. Вот, брату Пимену рыбки жареной остался кусок, а вы солонину трескайте! Спать постелю двоим на кровати, а одному на лавке придется!

— Не беспокойся, бабка Марья, я в бричке при лошадях лягу, — сказал монах.

— Еще чего! — не согласилась старуха. — Пускай вон очкастый в бричку идет. А ты, батюшка, при твоих-то трудах, отдых спокойный должен иметь! Ты меня еще нынче исповедовать обязан, а то когда еще сюда заедет священник, а мне до церкви в Чулью и не выбраться!

— А что — в Люге все сплошь язычники? — спросил Кричевский хмурую старуху.

— Язычники, будь они неладны… Нехристи! — махнула толстой рукою Супрыкина. — Да они смирные… Все песни поют, хороводы вокруг дерев водят. И не только бабы, но и мужики. Чудно так! Одно слово — чудь! Но меня не обижают, соседи добрые, и куском помогут, если что. Не все и наши так помогают.