Муос

— Вот это мужики, вот это молодцы, это ж надо — с Москвы по туннелям добраться…

— Да дурень ты, по каким туннелям, они на ракете прилетели или как ангелы, по воздуху…

— Теперь кранты и Америке, и ленточникам, и диггерам… Они нас поведут вперед…

— Да чё ленточники — этим бойцам и мутанты с поверхности не страшны, и радиация их не берет — смотри какие здоровенные.

Тем временем москвичи протиснулись к ратуше. Это было выложенное из кирпича сооружение в центре платформы, где располагалась местная администрация.

Светлана спросила у Степана:

— А как дед Талаш?

— Да слабый он стал совсем. Уже почти не ходит. Бодрится, конечно, дед, но долго ли еще протянет? Хотели докторов из Центра привезти, заплатить же им не жалко, сама знаешь… Но Талаш слышать не хочет, говорит, что негоже на деда средства тратить, когда молодые голодают. Говорит, что ему, мол, уже и так давно помирать пора. Последнее время снова в Верхний Лагерь проситься стал…

Радист, который в это время оказался рядом, спросил у Светланы:

— А кто это — Талаш?

— Он… как вам сказать… старейшина всех партизанских лагерей. Он поднял восстание против Америки, освободил народ. Благодаря мудрости Талаша и молитвам отца Тихона мы и живы еще.

Радист решил не вдаваться в подробности и вопрос про Америку отложить на другой раз. Лишь спросил:

— А Талаш — это имя или фамилия?

— Ни то, ни другое. Наверное, вы не знаете — был такой герой у белорусского народа — еще во времена Гражданской войны. У нашего деда много общего с ним. Так и прозвали.

Дехтер и Расанов за Светланой и главой местного Минобороны Степаном поднялись на верх будки, называемой «ратуша». В небольшом чистом помещении за столом сидел высокий худой старик, которого здесь называли дедом Талашом. Даже в Московском метро они не встречали столь старого человека. Ему было, наверное, около ста лет. Дед был сутул, лыс и без бороды. Голова у него тряслась, а глаза были закрыты. Легендарный партизан никак не прореагировал на приход посетителей. На первый взгляд он мог показаться слабоумным. Однако Степан с нескрываемым благоговением, приглушенным голосом обратился к нему:

— Николай Нестерович, посланцы из Москвы, о которых дозорный сообщил с четвертого поста. С ними Светлана — посол с Первомайской. Она письмо от Кирилла Батуры принесла.

Спустя несколько секунд дед Талаш открыл глаза и посмотрел на вошедших. От взгляда старика впечатление о его неадекватности бесследно исчезло. Глаза Талаша были светлы и проницательны. С полминуты он изучал лицо Расанова и маску Дехтера, потом живым довольно высоким голосом сказал:

— Да ходзьце сюды, хлопцы, сядайце.[4]

Дехтер с Расановым, не совсем поняв незнакомую речь, глянули на Батуру. Тот указал им на лавку возле стола, и они послушно уселись напротив Талаша.

Дед обратился к Степану:

— Хай прынясуць нам тое-сёе, ды іншых людзей няхай накормяць, ды сам сядай, пагаварым з людзьмі.[5]

Потом, обращаясь к Дехтеру:

— Знямі маску, я i не такое ў сваім жыцці бачыу.[6]

Не столько по полупонятным словам, сколько интуитивно Дехтер понял просьбу или требование Талаша. Единственное, что ему осталось непонятным, как дед догадался о скрываемом им увечье. Но капитан ничего у него не спросил, а просто молча снял маску.

Тем временем две женщины внесли бутыль с местным самогоном, а также дымящееся вареное мясо, картошку. Светлана, решив не мешать мужской компании, вышла. По команде деда Степан налил полные стаканы себе и гостям. Выпили. Пока закусывали, Талаш продолжал внимательно разглядывать пришедших. Потом неожиданно прервал молчание:

— Я бачу, што вы з добрыми думкамі сюды прыйшлі, але не ведаю, прынясеце вы нам гора, чы радасць. Між тым з вамі прыйшла надзея, а яна — рэдкая госця ў нашых лагерах.[7]

В этот раз ни Дехтер, ни Расанов не поняли, о чем им толкует старый партизан, и хотели было обратиться за переводом к Батуре, но Талаш неожиданно пригнулся. Приблизив свою голову к изуродованному лицу Дехтера и снова посмотрев ему прямо в глаза, он произнес гортанным голосом, от которого мурашки пошли по коже, на русском языке и почти без акцента:

— Я старый человек, мне мало осталось, и я уже ничего в этой жизни не жду, ничего не боюсь, да уже и ничем не могу помочь своему народу. Но ты, командир, принес на нашу станцию надежду и уже не имеешь права просто так уйти. Лагеря этого не перенесут. Ты вряд ли выберешься живым из Муоса, но ты — солдат и готов к смерти. Поклянись пред мной и пред Богом, что ты сделаешь все, на что способен, чтобы защитить мой народ. Или просто тихо и незаметно уйди с нашей станции прямо сейчас.

Дехтер был уверен, что никогда и никто, кроме его командиров, не сможет заставить его что-либо сделать. Если б ему раньше сказали, что он подчинится дряхлому старику, с которым знаком полчаса, он бы просто рассмеялся. Но эти слова умирающего старца, наполненные отчаянием, страданием и болью за свой народ, эти мудрые видящие насквозь глаза, с мольбой уставившиеся на него, не дали ему сказать «нет» или соврать. Поколебавшись, он честно ответил: